— Бей гада! — истерически выкрикнул молодой горбун, сжимая огромные кулачищи.
— Не в храме! Не в храме! — завизжала седая старуха по-польски. — Не оскверняйте костёл! Вытащите его на площадь!..
Латушка что-то хотел сказать всем этим людям и даже раскрыл рот, но тут же понял, что надо не говорить, а действовать. Прежде чем несколько молодых католиков кинулись на него и скрутили ему руки, он успел сунуть ствол пистолета в рот и нажать на спуск…
А на площадь уже въезжал, грозно рыча мотором, немецкий полугусеничный бронетранспортер.
— Разойтись! Разойтись! — хрипло выкрикивал стоящий на броне фельдфебель. — Разойтись, мерзавцы! Кто разрешил собраться в центре города?!.
Но впервые на его крики никто не обращал внимания. Толпа гудела грозно и возбужденно.
* * *
Ранним утром на главной площади Минска начали собираться небольшие группы празднично одетых горожан. Они возбужденно и радостно переговаривались. Еще бы!.. Впервые за три года состоится богослужение в католическом храме!..
С трудом протолкавшись сквозь довольно плотную толпу, Алесь Латушка обогнул костёл с тыла и постучал в дверь служебного входа. Ему долго не открывали. Наконец в двери приоткрылось небольшое окошечко, и на него глянули пристальные глаза ксёндза.
— Я нуждаюсь в вашей помощи, святой отец, — быстро, задыхаясь, выговорил Латушка.
Некоторое время священник обдумывал эти слова, наконец звякнули засовы, и Латушка, сильно хромая, вошел в жаркое, пропитанное сладковатым запахом помещение костёла. Ксёндз был уже облачен в праздничное одеяние.
— Что случилось, пан Латушка?.. Прихожане уже начали прибывать на площадь, — сильно нервничая, проговорил он.
— Все отменяется. План не сработал, святой отец. Большевики меня перехитрили. Да и англичане были не до конца на моей стороне, как выяснилось… Они, видимо, всего лишь предполагали использовать Беларусь в своих целях. — Говоря это, Латушка торопливо переодевался. — Я вырвался благодаря чистой случайности. Какой-то немец ворвался с улицы и начал пальбу. Мои преследователи погибли, а я выпрыгнул в раскрытое окно второго этажа…
— Что вы намерены делать теперь?
— Спешить, святой отец. — Латушку разрывали ярость и отчаяние, но он сумел выжать из себя улыбку. — Спешить… Простите, что все… так получилось. Вернее, не получилось…
Сухие губы священника дрогнули. Снаружи храма нарастал шум толпы.
— А вы останетесь здесь и будете нести слово Божье в безбожной стране? — спросил Латушка, заканчивая переодеваться. Теперь на нем был наряд типичного белорусского крестьянина.
— Я верю, что рано или поздно все ее жители откроют для себя истинную веру и придут в лоно Рима, — сдержанно отозвался ксёндз и, увидев, что Латушка закончил переодеваться, кивнул: — Пойдемте.
— Куда? — настороженно поинтересовался Латушка.
— Пойдемте, пойдемте.
Они пересекли пустынный, тихий костёл и подошли к запертому изнутри главному входу. За дверью слушался сдержанный гул толпы.
— Идите, — кивнул священник, возясь с заржавевшими запорами на створках дверей. — Они ждут вас.
— Кто? — растерянно спросил Латушка.
— Ваши соотечественники. Ваши подданные. Это ведь их ликование вы хотели увидеть?..
— Но ведь… святой отец, вы же обещали предоставить мне укрытие! — У Латушки мгновенно пересохло в горле.
Священник на мгновение распрямился, его глаза недобро блеснули.
— Я ничего вам не обещал. Я сказал, что сделаю для вас все, что могу. Вы же переоделись в костёле, верно?.. Больше я не считаю себя связанным с вами никакими обязательствами. Вы обманули Святой Престол, а такое не прощается никому…
Ксёндз снова склонился к запорам, загремел железом. Латушку захлестнула злоба. Рука его стиснула в кармане рукоятку пистолета.
— Пся крев! — процедил он по-польски, вскидывая оружие. Выстрел в упор на куски разнес голову ксёндза.
Услышавшая выстрел толпа заревела. Старинные двери костёла дрогнули перед ее напором.
— Ксёндза убили! — раздались взволнованные, гневные голоса.
— А ну-ка дружно!..
Тяжелые створки сорвались с петель, и Латушка оказался один на один перед разъяренной толпой прихожан храма. Кто-то в отчаянии бросился к окровавленному телу священника, но большинство с ненавистью уставилось на Латушку. Он словно увидел себя со стороны: затравленного, жалкого, в дурацкой крестьянской одежде, забрызганной чужой кровью, с «Парабеллумом» в руках…
— Бей гада! — истерически выкрикнул молодой горбун, сжимая огромные кулачищи.
— Не в храме! Не в храме! — завизжала седая старуха по-польски. — Не оскверняйте костёл! Вытащите его на площадь!..
Латушка что-то хотел сказать всем этим людям и даже раскрыл рот, но тут же понял, что надо не говорить, а действовать. Прежде чем несколько молодых католиков кинулись на него и скрутили ему руки, он успел сунуть ствол пистолета в рот и нажать на спуск…
А на площадь уже въезжал, грозно рыча мотором, немецкий полугусеничный бронетранспортер.
— Разойтись! Разойтись! — хрипло выкрикивал стоящий на броне фельдфебель. — Разойтись, мерзавцы! Кто разрешил собраться в центре города?!.
Но впервые на его крики никто не обращал внимания. Толпа гудела грозно и возбужденно.
* * *
Стюарт Мензис раздраженным голосом заказал себе еще один кофе. День 2 июля проходил для него в высшей степени нервно. Каждые десять минут шеф британской разведки лично звонил в отдел связи, интересуясь, не поступало ли сообщений, касающихся ситуации в Белоруссии.
— Но, сэр, вы же сами приказали немедленно сообщить вам, если такие сообщения будут, — попробовал было возразить начальник отдела после пятого такого звонка.
— И что? — взревел Мензис, чувствуя, что ему изменяет выдержка. — Поэтому я, черт побери, не могу звонить вам и спрашивать, как идут дела?
— Разумеется, сэр, — покорно отозвался полковник. — Прошу прощения, сэр…
— А информация из открытых источников?
— Если бы минская радиостанция передала что-то важное, немцы среагировали бы немедленно. Но они молчат.
— Ясно, — буркнул Мензис и, брякнув трубку на рычаг, принялся мерить нервными шагами кабинет на четвертом этаже Бродвей-билдинга. «Ожидание становится пыткой», — думал он.
В седьмом часу вечера он позвонил Черчиллю.
— Почему так поздно? — спросил премьер-министр Великобритании у шефа МИ-6. — Я жду вашего звонка целый день…
— Докладываю, сэр, — невероятным усилием воли взяв себя в руки, заговорил Мензис. — Я не беспокоил вас, так как новостей не было. Сегодня, второго июля, Латушка не выходил в радиоэфир с заявлением о независимости Белоруссии.
