Из кабинета вышел механик Потапов.
Максимов ткнул окурок в пепельницу и открыл дверь:
– Разрешите?
Поляков, стоявший у окна, повернулся и коротко ответил:
– Заходите.
Официальность этого ответа, без обычного «Петр Андреевич» или «товарищ Максимов», насторожила Максимова.
– Почему вы не промыли машину? – спросил Поляков.
Максимов сделал удивленное лицо.
– Это когда же я ее не промыл?
– Сегодня ночью.
Максимов покачал головой:
– Неужели не промыл?.. Вот штука-то! – Он улыбнулся широкой подкупающей улыбкой. – Моя вина, Михаил Григорьевич! Не пойму, как получилось. Приехал поздно, запарился.
– Нет, вы рано приехали.
Максимов развел руками:
– Черт его знает, Михаил Григорьевич! Позабыл, наверно.
– Нет, не забыли. Вы доложили механику, что промыли машину.
Откуда Поляков узнал, что машина не промыта? Не может быть, чтоб сменщик доложил.
Как бы отвечая на его вопрос, Поляков сказал:
– Смазку произвели только утром. Машина опоздала с выходом на сорок минут.
Вот в чем дело! Он забыл, что этой ночью по графику должна быть смазка. Понятно! Смазчик ткнулся к машине, увидел, что не промыта, и отложил смазку до прихода сменщика. Тот погнал машину на мойку, вот она и опоздала. О каждом опоздании докладывают директору. Паршиво получилось. Торопился Валю проводить.
– Это уже третий случай, – сказал Поляков.
Максимов попытался оправдаться: смазку он хотел сделать сам, сегодня ночью, вот вернется с линии.
Поляков перебил его:
– Машина моется немедленно по возвращении с рейса. Вы это знаете?
– Как не знать! Не первый день на машине. Да вот так получилось. Виноват, значит.
– Это третий случай, – внушительно повторил Поляков, – больше допускать нельзя.
– Больше не будет, Михаил Григорьевич.
– Надеюсь. Но с автобуса я вас вынужден снять. Примите грузовую машину.
– Я на грузовую не согласен, Михаил Григорьевич. У меня первый класс.
– О классе говорить не будем! Водитель первого класса не поставит в гараж пепромытую машину. Я не могу оставить лучший автобус в таких неряшливых руках. Идите и принимайте номер «24-26».
Максимов перебирал в памяти грузовики. Чей это номер «24-26»? Зайцева, Никифорова, Копылова?.. Вдруг он вспомнил… Не может быть! Он посмотрел на Полякова:
– «Колдун»?
– Да,
– На смех выставляете?!
– Почему на смех? Машина как машина. Конечно, не новая, но у нас новых нет.
– Не сяду я на «колдуна», – угрюмо проговорил Максимов, – лучше с базы увольте.
– У меня нет оснований увольнять вас.
– Я заявление подам.
– Это дело ваше. А пока будьте любезны принять машину.
Всю остроту удара Максимов ощутил не в кабинете директора и даже не тогда, когда увидел свой автобус, медленно переваливающий через бревенчатую выпуклость на выезде из ворот, – кто-то другой уже поехал на линию, – а когда подошел к «колдуну».
Самая древняя в гараже, эта машина, как значилось в паспорте, была выпущена с автозавода в 1934 году. Но с того времени на ней сохранилась только рама. Остальные агрегаты уже несколько раз заменялись. Еще до войны в аварии была разбита ее кабина. Новой в запасе не оказалось, и взамен поставили кабину от списанной машины другой марки. Узкая кабина рядом с высоким кузовом, наращенным для перевозки легковесных грузов, придавала машине необычную и смешную форму. Какой-то гаражный острослов назвал ее «колдуном»: сколько, мол, ни колдуй над ней, все равно не заведешь. Ее использовали для перевозки хозяйственных грузов, стажировки курсантов, вывозки мусора и снега. На ней работали только молодые водители. И сейчас сменщицей Максимова оказалась Нюра Воробьева, миловидная девушка в рабочей куртке, из кармана которой торчали концы почерневшей ветоши. Она стояла у машины, перебирая разложенный на подножке инструмент. Рядом переминался с ноги на ногу механик Потапов.
– Петру Андреевичу! Прошу, не отходя от кассы. – Нюра протянула руку к инструменту, приглашая этим жестом проверить его.
Максимов мельком взглянул на подножку.
– Ладно, собирай.
– Есть собрать! – Она сложила инструмент в клеенчатую сумку с множеством карманчиков для разных ключей.
– Пробовать будешь? – спросил Потапов.
– Чего тут пробовать! Нюра, будь другом, сходи за путевкой.
Нюра удивленно посмотрела на него:
– Сейчас!
Она заложила сумку под сиденье и побежала в диспетчерскую.
– Давай акт, Иван Акимыч! – обратился Максимов к механику.
Потапов тоже с удивлением взглянул на Максимова, протянул ему приемо-сдаточный акт, который тот, не глядя, подписал.
Максимов отлично понимал эти взгляды. Потапов и Нюра предполагали, что он не выедет на «колдуне», начнет придираться к машине, потребует устранения действительных или мнимых дефектов, будет волынить, пока Поляков не отменит своего решения.
Да, так они, конечно, думали. Но нет, ошиблись, дорогие товарищи!
Торчать в гараже, быть предметом снисходительного сочувствия и насмешек, шататься из угла в угол, мозолить всем глаза. Нет, извините! Завтра он подаст заявление об уходе, а пока пройдет положенный двухнедельный срок, отработает на этой развалине. Ему теперь все равно, на чем работать.
С путевкой в руках прибежала Нюра. Энергично взмахивая кулаком, быстро заговорила:
– Не хотел давать. Пусть, говорит, сам идет. Я его взяла в шоры.
И оттого, что крикливая Нюрка поняла причину, по которой он не хотел идти в диспетчерскую, и была довольна тем, что выручила его, у Максимова стало легче на душе. Славная девушка!
– Ну, ни пуха ни пера! – сказал Потапов и пошел в гараж.
И ему Максимов был благодарен за то, что он ни словом не упомянул о случае с автобусом. Ведь подвел его Максимов, а вот, гляди, ни слова не сказал.
Подошли три грузчика.
Одного из них, бригадира Королева, Максимов видел на собраниях и слышал о нем как о лучшем стахановце среди грузчиков. Коренастый крепыш лет под тридцать, с бритой головой и голубыми глазами, он, как и оба его товарища, был в брезентовом костюме.
– По коням! – весело крикнул Королев.
Оба грузчика влезли в кузов. Королев взялся за заводную ручку и выжидательно посмотрел на Максимова.
