– Я не понимаю… – повторяла она.
Джим стоял столбом, и она велела ему сесть.
– Только не рядом со мной. – И громче: – Не приближайся ко мне!
Она забилась в самый угол дивана. Ей хотелось оказаться от него как можно дальше. Она была словно паук, который съеживается при виде опасности.
– Господи… – прошептала она, чувствуя, что пустыня уже совсем близко. – Что я сделала не так?
Джим сидел на краешке кожаной оттоманки.
– Ничего, – проговорил он побелевшими губами.
– Неправда. Я наверняка допустила какую-то ошибку, о которой ты молчишь.
– Нет, нет, Хелли!
– Тогда попробуй объяснить мне, – попросила она спокойным голосом, обманывая и себя, и его.
Он отвел глаза и заговорил медленно, отдельными фразами. Якобы из-за поездки в Мэн, где ни он, ни Боб не смогли помочь Заку, он очень разозлился. Ярость бурлила в нем, как ржавая вода в трубе.
– Я не понимаю, – честно сказала Хелен.
Он признался, что не понимает тоже. Что ему хотелось уйти куда глаза глядят и никогда не возвращаться. Он посмотрел на то, во что превратился Зак, на пустую жизнь Боба…
– На пустую жизнь Боба?! – почти закричала Хелен. – Так это из-за пустой жизни Боба ты завязал пошлую офисную интрижку?! И чем это жизнь Боба пуста, скажи мне на милость?!
Джим смотрел на нее испуганными глазками.
– Не знаю, Хелен. Я должен был о них заботиться. С самого детства. Я за них отвечал. А я уехал после смерти мамы и не помог Сьюзан и Заку, когда их бросил Стив, а Боб…
– Хватит. Хватит! Значит, ты должен был обо всех заботиться? Все та же шарманка! Это что, новость? Можно подумать, ты мне эту песню еще ни разу не пел! Честно, Джим, вот честное слово, у меня в голове не укладывается, что ты этим пытаешься себя оправдать!
Он кивнул, не поднимая глаз.
– Но ты продолжай, – разрешила Хелен наконец.
Она не знала, что ей еще делать.
Его взгляд блуждал по комнате.
– Дети разъехались. – Он взмахнул рукой, желая показать, что дом стал пустым. – И все было… так ужасно. А с Эсси я чувствовал себя кому-то нужным.
И вот тогда Хелен начала плакать, сотрясаясь от тяжелых всхлипов. Джим подошел и несмело тронул ее за плечо. Хелен рыдала, иногда выкрикивая фразы и отдельные слова – о том, что это у Джима пустая жизнь, а вовсе не у Боба, о том, что она тоже горевала о покинувших дом детях, и Джим ни разу не попытался ее утешить, о том, что ей никогда не пришло бы в голову переспать с кем-то, чтобы почувствовать себя нужной! Он же все испортил, как он этого не понимает?!
Джим гладил ее по плечу и уверял, что понимает.
Она запрещает – запрещает! – ему называть имя этой кошмарной женщины. Как он смеет произносить ее имя в их доме! У нее ведь нет детей, правда? Конечно, нет. Эта девка – просто лужа мочи на полу. И Джим соглашался, клятвенно обещал больше не называть ее имени, он сам больше не хочет ее вспоминать – ни дома, ни где бы то ни было.
Этой ночью они заснули в обнимку. Им было страшно.
Хелен проснулась рано. В окна лился зеленоватый утренний свет. Мужа рядом с собой она не обнаружила.
– Джим?
Он сидел в кресле у окна. Услышав ее, он обернулся, но ничего не сказал.
– Джимми, это все правда случилось? – прошептала она.
Он кивнул. Под глазами у него темнели круги.
Она села и тут же потянулась за одеждой. Зайдя в гардеробную, натянула на себя то, в чем ходила накануне, потом разделась, решив выбросить эту одежду, и надела другую. Выйдя из гардеробной, она произнесла:
– Расскажешь детям.
Джим посмотрел на нее ошарашенно и кивнул.
– Нет, – тут же поправилась Хелен. – Лучше я.
Она не хотела пугать детей, а они ведь жутко испугаются, она сама в жизни не была так напугана.
– Пожалуйста, не уходи от меня, – взмолился он.
– Я от тебя не ухожу. Это ты от меня ушел.
Вообще-то она хотела сказать, что он вылез из постели, ушел, пока она спала. Но вместо этого выпалила:
– Я хочу, чтобы тебя здесь не было.
Она этого не хотела, но что-то заставляло ее повторять и повторять эти слова, даже когда он уже собирал чемодан.
– Я хочу, чтоб тебя здесь не было. Чтоб ты убрался как можно дальше. Больше я ничего не хочу.
Ее поразило то, что он ей поверил. Она хотела, чтобы исчез не он, а этот незнакомый, пугающий, отвратительный человек. Потом Джим остановился и посмотрел на нее, помертвевший от ужаса.
– Иди! Иди! Убирайся! – воскликнула она.
И добавила, что ненавидит его. Что угробила на него всю свою жизнь. Что всегда ему доверяла. Идя за ним к двери, она говорила, что никогда не предавала его. А теперь она хочет, чтоб его тут не было.
Хелен побежала вверх по лестнице, лишь бы не слышать щелчка кованой калитки. А потом заметалась по дому, крича:
– Джим! Джим!
Она не могла поверить, что он это сделал. Просто взял и ушел. Она вообще не могла поверить, что все это происходит на самом деле.
– Джим! – звала она. – Джим!
По реке Гудзон всегда шли баржи, буксиры и парусные кораблики. А еще больше Боб любил наблюдать за тем, как меняется река в зависимости от погоды и времени суток. По утрам вода часто была спокойной и серой, к полудню она уже ярко сияла под солнцем, а по субботам на реке собиралась целая флотилия парусных лодок, с восемнадцатого этажа смотревшихся игрушечными. К вечеру заходящее солнце выбрасывало над горизонтом красные и розовые сполохи, и гладь реки становилась ожившей картиной, на которой переливались крупные мазки, а огни Нью-Джерси казались светом чужестранного берега. Боб много лет прожил в Нью-Йорке, но прежде никогда не интересовался его историей. Живя в штате Мэн, он с детства знал, как индейцы племени абенаки каждую весну шли вниз по реке Андроскоггин, оставляя за собой посевы и собирая урожай по пути назад. Но теперь-то он жил на реке Гудзон, а у нее была своя история, да еще какая! Боб купил одну книгу, потом другую, потом взялся читать про остров Эллис
[12]
, о котором, разумеется, не в первый раз слышал, хотя на самом деле не знал ничего. (В Ширли-Фоллс ни у кого из его знакомых не было в роду людей, прибывших в страну через этот остров.) Приклеившись к экрану, он смотрел документальные фильмы. Иммигранты тесной толпой сходили на берег, преисполненные надеждой и трепетом. Кому-то из них суждено отправиться восвояси – если доктора определят у них слабое зрение, сифилис или душевную болезнь. Когда на подрагивающей черно-белой пленке взмахом руки пропускали очередного иммигранта, Боб каждый раз вздыхал с облегчением.
