– Э-э, профессор Бегад, – неуверенно начал я, вновь кладя руку на камень, – можно я возьму его к себе в комнату? Изучу получше.
Он с любопытством посмотрел на меня.
– Конечно. Но имей в виду, тебе еще очень и очень долгое время придется мириться с моим постоянным присутствием рядом.
От этого замечания меня передернуло.
Сунув камень в карман, я отметил, что он теплый.
* * *
– Не нравится мне, как он говорит о Вендерсе, – сказал я в столовой, поднимая камень к огромной люстре, похожей на голову Медузы Горгоны.
– А мне не нравится, как он вообще говорит, – добавил Марко. – И что он имел в виду под постоянным присутствием рядом?
Мы вчетвером сидели за угловым столиком в столовой. Если верить Эли, здесь микрофоны, установленные в люстре, оказывались бесполезны. Тот огромный банкетный стол, накрытый в мою честь в первый вечер, оказался составлен из множества квадратных столиков, которые теперь вновь были рядами растравлены по залу. Многие были заняты, за ними сидели, склонившись над какими-то бумагами, ноутбуками, планшетами и другими устройствами, самые разные люди, все с головой погруженные в разговоры.
– Пустые фантазии сломленного горем отца, – повторил Касс, имитируя голос профессора Бегада. – Что он вообще знает о боли из-за утраты дорогого человека?
Эли пожала плечами:
– Может, и знает. Он достаточно пожил, чтобы успеть похоронить родителей, ну или хотя бы дедушек и бабушек.
– Да в нем сочувствия – как в дохлой селедке! – воскликнул Марко. – И мне все равно, пусть даже он это услышит!
Я все это время не отрываясь смотрел на слова, написанные на камне, их расположение не давало мне покоя.
– Ребят, – наконец сказал я, – вам не кажется, что здесь что-то зашифровано?
Эли наклонилась, чтобы взглянуть поближе:
– Звучит странно. Хотя, может, это какой-то современный белый стих. Вроде как он весь в бездонном отчаянии, воет ветер, льет дождь, не за что уцепиться, даже песка нет… А он ничего не может поделать с обстоятельствами, подобно жалкому прутику склоняется под их гнетом… Прямо как в «Ромео и Джульетте». Кстати, лучшей интерпретации, чем у Дзеффирелли, не сняли до сих пор, но разговор не об этом. В любом случае он явно скорбит о своем сыне. Настолько сильно, что, возможно, даже мечтает о собственной смерти, чтобы наконец освободиться от этого.
Мы все пораженно уставились на нее.
– Ты это только что придумала? – спросил Марко.
– Отурк, – сказал Касс. – На уроках литературы я буду сидеть с тобой.
Эли покраснела.
– А что насчет расстановки слов? – вернул я их к реальности. – Вам не кажется, что они очень странно выглядят? Будто поделены на две колонки, одна под именем «Бёрт», другая – под фамилией «Вендерс».
Касс тоже наклонился к камню:
– Думаю, это просто так выглядит. Камень неровный и скошенный к краям.
И они переключились на другие темы, обсуждая успехи Марко в боевых искусствах, улучшения, которые Эли внесла в систему безопасности Института Караи, и способность Касса по памяти воспроизвести топографическую карту морского дна вокруг острова. Все трое умирали от желания поскорее вернуться завтра к тренировкам.
Помешанная кинофанатка, Мистер Память и Атлет Столетия.
Никто не воспринял мою идею всерьез.
Я понял, что, должно быть, чувствовал Герман Вендерс. Бездонное отчаяние. Ничтожный прутик.
Глава 18
Один лишний
Ровно в шесть утра мой будильник разразился возмутительно громким писком, но его оказалось едва достаточно, чтобы меня разбудить.
Сев, я снял с вбитого мной в стену крючка нитку. И нитка, и крючок были частью бесхозного хлама, который я притащил в карманах из гаража. Другой конец нитки тянулся через блок на потолке к деревянной вешалке. На ней висела моя рубашка. Теперь же она опустилась и оказалась за моей спиной – так, что низ как раз касался простыни.
«Неплохо».
Сняв пижаму, я всунул руки в рукава рубашки, стянув ее с вешалки. Затем я спрыгнул с кровати прямо в распахнутые с помощью подвешенных на нитках с потолка прищепок джинсы, ожидающие меня на полу. Прищепками же я прикрепил к концам штанин носки, а под ними поставил расшнурованные кроссовки. Супербыстрый и легкий способ одевания.
Рубашка – штаны – носки – обувь.
Сняв прищепки и зашнуровав кроссовки, я посмотрел на часы.
– Шестнадцать секунд, – пробормотал я.
Стоит над этим поработать.
Очередной день, посвященный поискам Великого Дарования Джека, не внушал ни капли радости.
Сегодня я должен был помогать шеф-повару Брутусу в приготовлении завтрака. Опаздывать было нельзя.
Я побежал напрямик к трапезбюлю, по пути миновав спорткомплекс, двухэтажное стеклянное здание со стадионом снаружи и бассейном, размерами не уступающим олимпийским, баскетбольными площадками, тренажерными залами и комнатами для занятий боевыми искусствами внутри. В одном из окон я заметил Марко в снаряжении для скалолазания, взбирающегося по вертикальной каменной стене. Похоже, для него это было как нечего делать. Марко мне нравился, но еще я его ненавидел.
Обогнув восьмиугольник трапезбюля, я зашел на кухню. Размеры ее поражали воображение, стены были заставлены белыми полками, прогибающимися под тяжестью мешков с мукой и сахаром, канистр с маслом и уксусом. В конце комнаты толстые двери скрывали за собой огромные холодильники – всякий раз, стоило кому-то распахнуть их, оттуда вырывалось холодное облако. Кухонные рабочие с невероятной скоростью готовили омлеты и наполняли чашки фруктовым салатом.
Брутус опоздал; раскрасневшийся и едва переводя дух, он ворвался на кухню. Наш шеф-повар был обладателем круглого одутловатого лица и впечатляющего своими размерами живота. Оказавшись на месте, он так зыркнул на меня, будто это я был виноват в его опоздании.
– Займись бисквитами, – приказал он, кивнув на длинный стол, ломящийся от продуктов. – Двести штук. Все необходимое найдешь на столе.
Двести бисквитов? Да я даже один не знал, как приготовить.
– А есть рецепт? – осторожно спросил я.
– Просто отставь то, чего нет в бисквитах! – отрезал Брутус и поспешил отчитать кого-то еще.
Я сглотнул. Взял фартук. И помолился.
* * *
– Я опять могу говорить – дантист заделал дырку! – возвестил Марко, врываясь в корпус после завтрака.
Я рухнул на кровать, подняв облако муки, и сконцентрировался на смыве всех воспоминаний об утренних упражнениях с приготовлением бисквитов в унитаз своей памяти.
