Юра оказался позади Валентина Валентиновича. Впрочем, у него все всегда получалось естественно, а значит, и достойно.
– Молодой человек, – холодно произнес Валентин Валентинович, – будьте добры посторониться.
– Места вам мало? – Витька продолжал загораживать калитку широкими плечами.
– Витя, перестань! – поморщилась Люда. Она не боялась Витьки.
– Или вы посторонитесь, или я помогу вам это сделать, – сказал Валентин Валентинович.
Витька лениво подвинулся.
– Чешите, не вы мне сейчас нужны.
– Так будет, пожалуй, разумнее, – оставил за собой последнее слово Валентин Валентинович.
Во дворе, на скамейке, виднелась еще одна фигура – Шаринец.
– Мне сюда, спокойной ночи! – Юра вошел в свой подъезд, оставив Валентина Валентиновича один на один с Витькой и Шаринцом.
Прощаясь с Навроцким, Люда сказала:
– Витька опять к вам привяжется.
– Переживу как нибудь, – улыбнулся Валентин Валентинович. – Вы довольны сегодняшним вечером?
– Очень.
– Я рад, что Юра нас познакомил, – сказал Валентин Валентинович.
– Да, спасибо ему.
– Ваши уже, наверно, спят.
– У меня свои ключи.
Навроцкий скользнул взглядом по ключам, которые она вынула из сумочки.
– Ну что ж, спокойной ночи, привет вашей очаровательной матушке.
Люда поднялась по лестнице, осторожно повернула ключ в замке, открыла, потом тихо закрыла дверь, сняла туфли, в одних чулках прошла по темному коридору, вошла в свою комнату…
Послышались шаги, и вслед за ней в комнату вошел Николай Львович.
– Ты не спишь, папочка?
– Ты тоже не спишь.
– Сказать тебе, где я была?
– Пожалуйста.
– В ресторане… Да, да представь себе… И мне там понравилось: музыка, танцы… Но если ты не хочешь, то больше не пойду, обещаю.
– Ничего страшного в ресторанах нет… Но мне кажется, туда ходят одни спекулянты. И, может быть, тебе еще несколько рановато… Впрочем, если ты захочешь ходить, никто тебя не удержит…
– Нет, папочка, я тебе сказала: если ты не хочешь этого, я больше ни разу не пойду.
– Но ведь ты пошла, захотела и пошла, и нам ничего не сказала… Конечно, потом призналась, так сказать, постфактум, и на том спасибо, не стала ничего выдумывать и придумывать, это очень хорошо… Но ведь мы не знали, где ты.
– Ты не ложился из за меня? И мама?
– Ты спрашиваешь об этом?
– Я думала, что вы… Я понимала, что огорчу вас… Но если бы я знала, что вы не спите из за меня…
Вошла Ольга Дмитриевна.
– Доченька, господи, как я волновалась, чего я не передумала! Ну, слава богу, ты дома! Я уже одевалась, чтобы пойти тебя искать!
В халате, розовая, румяная, Ольга Дмитриевна выглядела свежо, моложаво, казалась не матерью, а старшей сестрой Люды – такое же нежное лицо, такие же каштановые кудряшки, такие же тонкие стрелочки бровей и зеленоватые глаза.
– Ну, мама, – только вздохнула Люда, – я не понимаю, чего ты боялась?
Ольга Дмитриевна смешалась при этом вопросе, Люда поняла ее смущение и, выручая мать, сказала:
– Я ведь не маленькая, и я никого не боюсь – ни бандитов, ни жуликов.
– А я боюсь, – подхватила Ольга Дмитриевна, – боюсь нашего двора, боюсь Витьку Бурова. Он бандит.
– Мы, кстати, как раз его встретили, он вел себя, как паинька.
– Ну да, потому, что его проучили… Но не в нем дело… Где ты была?
– Мамочка, я уже сказала папе…
– Да, я информирован, – заметил Николай Львович.
– Но обещай мне, – продолжала Люда, – что не будешь сердиться и ругать меня. Обещаешь? Ну, так вот, я была в ресторане, была с Юрой и с его приятелем Валентином Валентиновичем, ты его знаешь – это тот молодой человек, который тогда во дворе вступился за Андрея и за Мишу Полякова, помнишь?
Ольга Дмитриевна бросила быстрый, тревожный взгляд на мужа, ее нежное лицо порозовело. В их семье не было ссор и скандалов, но сейчас ей показалось, что Николай Львович недоволен, разочарован, огорчен. Решив, что она должна все сделать сама, сказала суховато:
– О Юре мне нечего сказать, его мы знаем десять лет, и от этого он не становится лучше, но этот молодой человек… Валентин Валентинович… Конечно, он вел себя тогда, с Андреем, вполне достойно, но этого слишком мало, чтобы судить о нем…
– А что, собственно говоря, надо судить? – спросила Люда.
– Я хочу сказать, что мы его совершенно не знаем.
– Но пойми, мамочка, я ведь не могу знакомиться только с твоими или с папиными друзьями.
– Это верно, – согласилась Ольга Дмитриевна, – но ты только познакомилась с ним и сразу приняла приглашение пойти в ресторан. Ведь с кем попало не ходят в ресторан, правда? Это к чему то обязывает. Пойти в ресторан с почти незнакомым человеком…
– Я пошла не с ним, а с Юрой, – сказала Люда, признавая в душе некоторую правоту матери.
– Речь, по видимому, идет о молодом человеке, получающем мануфактуру на нашей фабрике, – сказал Николай Львович.
– Да…
– Мне он не нравится, – сказал Николай Львович. – Ты знаешь, я редко так определенно говорю о людях, о нем я говорю определенно: не нравится.
Люда посмотрела на отца, свела тонкие брови, опустила голову:
– Странно… Впрочем, если ты не хочешь, чтобы я с ним встречалась…
– Встречаться или нет – дело твое; я просто высказал свое мнение.
Люда продолжала:
– Мне совершенно неважен и безразличен Валентин Валентинович… Но я не понимаю, что происходит, почему этому придается такое значение… Честное слово, нет ничего особенного… Но когда запрещают – это ужасно…
– Я не запрещаю, – запротестовал Николай Львович, – я сказал: мне он не нравится, учти это, приглядись к нему внимательнее…
Она засмеялась:
– Но чтобы приглядеться, надо встречаться… Папочка, мамуля, милые, все это такая ерунда, ей богу! Не беспокойтесь ни о чем… Ну, сходила в ресторан, посмотрела, потанцевала с Юрой, попробовала их еду…
– Ну и как? – спросила Ольга Дмитриевна.
– Вкусно… Очень… Но твои блинчики вкуснее, – добавила она великодушно.
Люда долго не могла заснуть, перебирала в памяти этот вечер, возвращение, сцену во дворе и приход домой. За ресторан она себя не ругала. Ей хотелось там побывать, это правда. Она пошла туда с Юрой, которого знает сто пятьдесят лет. Юру беспокоит, что будут говорить о них в школе, а ей наплевать, она ничего такого антиобщественного не сделала и не делает, даже наоборот, хочет быть как все, но у нее ничего не получается, ее считают за чужую, а почему? Одевается не так, дочь инженера. Ну, и она не набивается, не вешать же ей на груди плакат: «Хочу быть как все!» И Юра тоже не такой уж плохой, как его школьная репутация; никакой он не упадочник; его беда – хочет выделяться, а выделяться ему, между прочим, нечем. И если говорить честно, то Юра – трус. Это главное. Из за этого она испытывает к нему презрение, из за этого он ей никогда не нравился. Напрасно девчонки чего то там намекали – это все смешно. Единственный, кто ей по настоящему нравился, вернее, мог бы понравиться, если бы и она ему нравилась, – это Миша Поляков. Он прямая противоположность Юре, но он на нее ноль внимания, фунт презрения. И этот фунт презрения совершенно незаслуженный. Просто у Миши такой характер, он никого в отдельности не замечает, они для него масса. Но она не масса. Во всяком случае, не для него…
