– Я подумаю, мама́, – сказал Леопольдо, хотя думать, собственно, было и нечего. Он уже решил, что в ближайшем будущем соберет вещи и вернется в Ареццо. Здесь ему делать нечего. И боль здесь сильнее, так как одиночество ощущается острее. Нет. Оставаться здесь нельзя. Завтра же соберет вещи, сложит в машину и оставит Милан далеко позади вместе с болью, вместе с памятью об Ангелике.
– Подумай, Леопольдо, – отозвалась Паола Витале. – Дом есть дом. Где же нам еще жить, как не дома… Ну, все. Не буду тебя больше задерживать. Спокойной ночи, сынок.
– Спокойной ночи, мама́, – попрощался Леопольдо, положил мобильник на тумбочку и закутался в одеяло. В комнате было тепло, даже душно, но Леопольдо чувствовал себя комфортнее под одеялом.
Слова матери все никак не давали ему спокойствия. Целый час он ворочался в кровати, строя планы на ближайшее будущее. Подумал, что прямо завтра вернуться в Ареццо все же не удастся, так как предстояло еще утрясти дела с работой. Хорошее же он о себе впечатление оставит. Работничек оказался то, что надо. Не успел устроиться, как уже пишет заявление об увольнении. Будто и не карьерист совсем. Шут какой-то. Но Леопольдо не беспокоился о том, что о нем подумают в фирме, когда он принесет в понедельник заявление. Ему карьеру в Милане не строить, да и плевать он хотел на карьеру в целом. Мать права. Он не карьерист, а семьянин. По крайней мере, всегда таким хотел казаться. Также Леопольдо не беспокоился и о том, найдет ли работу в Ареццо. Надеялся, что вернется на бывшее место работы. Расстался с коллегами он хорошо, да и отношения у него с ними всегда были хорошие, особенно с начальством. Да. Ареццо это не Милан. Там все друг друга знают. Живут будто одной большой дружной семьей. Не то что Милан, где каждый сам за себя. Карьеристы, одним словом. Что еще сказать.
Наконец, когда мысленный поток пошел на убыль, бурная река превратилась в тонкую полоску изнывающего от недостатка воды ручейка, Леопольдо набросил на голову одеяло и закрыл глаза.
Минуту спустя тишину комнаты нарушило тихое, равномерное дыхание спящего человека.
Глава 6
Они появились внезапно и неизбежно, как сияние звезд на ночном небе, словно тени выскользнули из глубин, чтобы где-то там, на поверхности водной глади обрести тела – тонкие, стройные, смертоносные. Солнце на востоке едва окрасило горизонт в желто-красные тона, а они уже были здесь. Три узких как лезвие ножа и острых как горные пики плавника возвышались над водой в каком-то десятке метров от спасательной лодки, то удаляясь от нее, то приближаясь.
Это должно было случиться. Об этом и предупреждал Стивен, когда говорил, что вонь разлагающегося трупа привлечет акул. Странно, но они появились только на пятый день их монотонного, казавшегося бесконечным качания на волнах Атлантического океана. Стивен назвал их синими акулами. Их спины и плавники и впрямь были окрашены в темно-синий цвет, цвет воды, что окружала их спасательную лодку вот уже неполную неделю.
Они ждали спасателей, но вместо них пришли акулы. Не самые опасные, как уверял Стивен. А он знал, что говорил, ведь он был ученым-биологом. Поэтому ему верили, и, тем не менее, взгляды тех, кто находился в лодке, ни на миг не отпускали акульи плавники, снующие в ужасающей близости от лодки. У кого-нибудь обязательно не выдерживали нервы, и из груди вырывался приглушенный вскрик или крепкое словцо, когда тот или иной плавник слишком, по мнению кричавшего, приближался к их такому хрупкому суденышку.
Стивен, желая отвлечь товарищей, рассказывал им разные байки об акулах. Говорил, что у них нет плавательного пузыря и жаберных крышек, хотя никто кроме самого Стивена и не знал, о каких жаберных крышках тот говорит. Но, пожалуй, это никого и не интересовало. Важнее было то, что разговоры действительно отвлекали, снимали напряжение, охватывавшее каждого, когда той или иной акуле вздумывалось подплыть к лодке ближе. И все же, несмотря на периодические попытки акул ближе познакомиться с таинственным предметом, бороздившим просторы Атлантики, акулы не выказывали агрессии. Скорее, выглядели заинтересованными, любопытными, даже безобидными.
За последние два дня погода изменилась не только снаружи, но и внутри лодки. Если снаружи светило солнце, а небо было безоблачным, то внутри лодки все было наоборот. Алессандро отдалился от всех. Он переместился на корму, и теперь все время проводил там, возле "дочери". Остальные же выбрали себе места подальше от кормы, заняли середину и нос лодки, спасались от вони, что накрыла лодку невидимым смердящим одеялом. Терпели, надеялись, что процесс разложения не затянется надолго. Терпели молча, только Винченцо время от времени злился и требовал отправить доктора вместе с остатками его дочери на корм рыбам, тем самым избавив лодку от зловония. Но Винченцо был не единственным, кто проявлял недовольство сложившимися обстоятельствами. Вскоре к нему присоединились Кирк и Эбигейл, правда, в отличие от Винченцо парочка не требовала выбросить доктора за борт, разве что труп, который тот защищал, словно живого ребенка. Единственными, кто никак не реагировал на запах, были синьор Дорети, которого, казалось, уже ничто не могло вырвать из того омута, в который он сам себя погрузил после смерти жены, и Дуглас. Что касается Дугласа, то теперь он больше времени проводил в бессознательном состоянии, чем сознательном. Переохлаждение дало осложнение, и несмотря на все потуги Алессандро с помощью того минимума лекарственных средств, что был найден в спасательном комплекте, с каждым новым днем Дугласу становилось только хуже. Так как он большую часть времени проводил без сознания и никак не реагировал на вонь, его тело передвинули ближе к корме, к Алессандро и его "дочери". Алессандро не стал препятствовать. Так даже было лучше, теперь он мог наблюдать за Дугласом, не покидая кормы.
Аварийный запас с кормы забрали, перенесли в центр лодки, подальше от червей, евших труп. Точнее, перенесли то, что осталось после трех дней плавания, а именно:
– Из девяноста двухсот пятидесятиграммовых брикетов в водо-и-воздухонепроницаемой оболочке с сублимированной пищевой смесью осталось шестьдесят брикетов, да и то благодаря тому, что женщины ели меньше мужчин.
Ангелика та вообще почти не прикасалась к брикетам, как и Эбигейл, больше уделяла внимание шоколаду и галетам, да и то изредка, лишь бы голод утолить. К счастью, это часто удавалось сделать небольшими порциями еды – двигались мало, соответственно энергии тратили так же мало. Не злоупотребляли едой и синьора Полетте с синьором Дорети. Что касается последнего, так того даже приходилось заставлять есть, чем с успехом занималась синьора Полетте, добровольно возложившая на себя обязанности по присмотру за убитым горем синьором Дорети. Дуглас почти ничего не ел, так как, как говорилось, большую часть времени проводил в бессознательном состоянии, когда же пробуждался, то просил только воду. Поэтому неудивительно, что за последние пять дней он заметно убавил в весе. Алессандро и Стивен также старались экономить на еде, чего нельзя было сказать про Кирка и особенно Винченцо. Именно благодаря стараниям этих двоих аварийный запас заметно поредел как в плане еды, так и питья…
