Очередную брешь подсказали наши желудки, сначала робко, а потом уже во весь голос. Не знаю, какие голоса у ваших, но у моего – занудный до неприличного. Серега сознался, что и он от своего не в восторге. Потому и прихватил из дома батон и банку сгущенки. Для мужика это не пища, разумеется, а успокоить желудок – вполне достаточно. На сколько частей делить эти сокровища, знали только ребята из экипажа, да подсказать нам не имели возможности.
Но мы поняли, что надо готовиться к худшему.
Для начала почистили улов. Заодно и поужинали свежей печенью. Июль, мешочки с недозрелой икрой тоненькие, как тряпочки, но их тоже проглотили, не пропадать же добру. Добычу притопили в устье ручья и привалили камнями, чтобы не унесло. От воды пальцы сводит, действительно ледяная, так что за рыбу беспокойства не было, не испортится. И день вытерпит, и два. Она вытерпит, а вот сколько терпеть нам?
После еды в сон потянуло. Палатки, разумеется, нет. Шалаш городить – только комаров собирать. Пошли за лапником. Топора нет. Нож один на двоих. Серега рубит, а я отношу, как в том школьном стихотворении. Соорудили хвойную перину. Побрызгались экономненько противокомариным средством. Сосчитали сигареты и папиросы – двадцать семь штук. Хотели одну на двоих раскурить, чтобы до четного уравнять, но посовещались и решили, что одну на двоих будем делить, когда одна останется. Легли и сразу уснули, намаялись все-таки.
Если бы дома залегли, наверняка бы до обеда продрыхли. А там поднялись, как на работу. Можно сказать, и не спали. Кстати, у Сереги был нормальный рабочий день и никаких отгулов он не брал. А у меня вечером – самолет. Небо чистое, ветра нет – задержки рейса не предвидится. Но пока еще утро… Открыли банку сгущенки. Отрезали по куску батона. Запили целебной ключевой водой. Можно считать, что позавтракали.
Стоим, смотрим на небо. Обзор из-за сопок невелик, так что услышать можно быстрее, чем увидеть. Было бы чего слышать. Но когда очень сильно напрягаешь слух, начинаешь слышать то, чего не существует. Какой-то ветерок на гребне сопок заплутает в деревьях, а тебе уже кажется, что подползает гул машины. Ждешь, когда он станет нарастать. А он, подлец, теряется. Но честной тишине верить не хочется. Напрягаешь до предела свои слуховые возможности, даже глаза прикрываешь, чтобы не отвлекали, и ждешь этот заблудившийся гул, надеешься, что еще чуть-чуть – и выползет он из какого-нибудь распадка. А он вроде как и появляется, но снова исчезает.
К обеду разожгли костерок. Распластали ленка и начали печь на рожне. Классическим мясом для запекания на рожне считается осетрина. Но я честно признаюсь, что смотреть, как готовится эта пища, для меня намного интереснее, нежели есть ее. Вернее, объедаться, потому что пока насмотришься, весь на слюну изойдешь. А потом уже хватаешь, почти не пережевывая. Обжигаешься, давишься – нет… Это ближе к пытке, чем к наслаждению. Зато процесс… Особенно его последняя стадия, когда румяные лафтаки, насаженные на тальниковые ветки, томятся над углями, жир капает с них и загорается на лету… Эхма! Была бы денег тьма! Или тесть в рыбнадзоре работал! Хотя для меня самая вкусная осетрина – малосольная. Или сугудай из нее. Впрочем, сугудай из ленка тоже хорош. Только у нас для этой роскоши ни специй, ни посуды не было. Отрезали по куску, обжарили на краешке костерка, не дожидаясь углей, и стрескали даже без соли.
Когда я понял, что мой билет на Красноярск придется переоформлять и платить штраф, почему-то возникла уверенность, что вертолет появится с минуты на минуту. Решил, что наказание вроде как уже получил, и моральное, и материальное, за все грехи повинился, пора бы и отпустить, ведь не самые последние злодеи. И услышало небо мои молитвы, родило звук. Не какой-нибудь шум листвы, а нормальный нарастающий гул. Серега дремал после обеда. Чтобы не беспокоить парня понапрасну, я даже паузу какую-то выдержал. Недолгую, разумеется – попробуй вытерпи после таких ожиданий, – но тем не менее начал его тормошить, когда никаких сомнений не осталось. Рожа у связчика, разработанная комарами, да еще и спросонья, опухла до неприличности. На меня смех напал. Он головой вертит, ничего понять не может. Я спохватился, что из-за крика и хохота моего вертолет не слышно. Осекся. А гул уже удаляется. Начал доказывать, что безо всяких галлюцинаций только что слышал нарастающий гул мотора. А ему и доказывать не надо. Верит. Но, в отличие от меня, знает, что мотор был реактивный.
Зря будил. А может, и не зря. Вторая ночь оказалась намного страшнее первой. Весь день провалялись. Сна никакого. Лежишь с закрытыми глазами, в голову разная чушь лезет. Время еле ползет. А комары с каждым часом все злее и злее. Терпели, терпели, потом поднялись и пошли теребить мох. Набросали его в костер. Дым вонючий. Рассчитывали, что мы намного выносливее комаров. Просчитались. Они, поганцы, недолго паниковали, приноровились и снова завели свою музыку.
Час лежим.
Два лежим.
Три лежим.
Иногда, конечно, проваливаешься в сон, но тут же выныриваешь. Хорошо понимаем, что ночью за нами никто не прилетит, а все равно вслушиваемся. Комары звенят. Ручей на камнях бормочет, теперь уже и он раздражать начинает. Словно специально разболтался, чтобы помешать нам услышать приближение вертолета. При нормальных ночевках шум воды убаюкивает, как сказка младенца, а здесь, наоборот, будто соседи за стеной гулянку развели. И никакой возможности выключить эту музыку.
В другой ситуации взял бы спиннинг и пошел кидать мыша, чтобы драгоценное время на рыбной реке не пропадало, а тут никакого желания, и не только потому, что не знаешь, куда девать добычу.
В первый день сходили посмотреть, как чувствует себя выпущенный на свободу таймешонок. И не нашли. Очень даже может быть, что не зря амнистировали. Конечно, могло и течение подхватить. Но приятнее думать, что благородный поступок не пропал даром.
И красавцем полюбоваться поначалу бегал, а потом – как будто и не было рекордного тайменя. Не хочется! Ничего не хочется!
Доворочались до утра. Пожевали печеной рыбы и пошли прогуляться на ту сторону ручья: места посмотреть, жимолости поискать, может, черника где на пригреве поспела. Если первые два дня крутились возле площадки, как привязанные, чтобы вертолетчикам не ждать нас, на третий день вышагивали, не оглядываясь, не потому что обнаглели, обуяло тупое безразличие, у меня к тому же и шальная мыслишка засвербила: дескать, отойдем подальше, а он, по закону подлости, как раз и прилетит.
Не прилетел.
И ягод не встретили: ни спелых, ни зеленых. Зато нашли мешок из-под соли. Притащили на табор. Выбрали из углов крупинки. Сложили в крышку от коробки для блесен. Плеснули туда воды, а потом макали в мутный рассол сырую рыбу. Остатки сгущенки тоже залили, добавили туда брусничного листа, и получился чай с молоком. Не густо, полстакана на брата, но взбодрились. Пустую банку приспособили взамен котелка. Грели воду, бросали в нее полоски просоленной мешковины, потом кидали кусочки рыбы и варили. Мешковину, разумеется, выкидывали до того, как опускали рыбу. Все-таки нам попроще было, чем Зиганшину с Поплавским на барже. «Зиганшин буги! Зиганшин рок! Поплавский съел второй сапог» – так вроде пели в счастливом детстве? Или, наоборот, Зиганшин съел? Теперь уже запамятовал.
