– Совсем плохой баба, спать не может, кушать не может, а без бабы нельзя оставаться, пропадешь.
Сел к столу, пригорюнился. Взгляд к бутылке примерз. Обижать неудобно. Вылили остатки. С полстакана набралось. Он смотрит, но рукам воли не дает. Требуховский показывает – пей, мол. А тот головой мотает:
– Нехорошо одному, неприлично.
Сама скромность. Раз одному неприлично – вторую достали. Мы выпили, а он воздержался. Взял свой стакан и снова за ширму понес. На этот раз вернулся быстрее. Лицо уже не так озабочено, словно разгладилось.
– Теперь наверно заснет, – говорит. – Совсем молодой баба, а расхворалась. Ну что, за рыбой, однако, схожу.
Вот вам и старик, вот вам и скукоженный – молоденькую себе нашел. Требуховский налил ему на посошок за такое геройство. Предложили помочь, но он сказал, что не стоит, сначала один сходит, рыба у брата лежит, а тот чужих стесняется.
Сидим, ждем. За ширмой тихо. Должно быть, уснула больная.
А заботливый муж возвращается от стеснительного брата с пустыми руками. Мы – что такое? Где рыба? А он спокойненько так:
– Не повезло маленько брату, без рыбы вернулся, всю начальник забрал.
– Какой начальник? – орет Требуховский.
– Его начальник. Самый большой. Однако, потребовалась рыба начальнику. Но вы не беспокойтесь, брат завтра еще больше наловит, – и простецки так улыбается, оба зуба показывает.
А какое для нас завтра, если поезд через два часа уходит!
У Требуховского разом и язык, и ноги отнялись. Сидит, лупит глаза и ничего сообразить не может. Да соображать, собственно, нечего – рыбы все равно нет, водка уже выпита, назад не отберешь. Не драться же.
И еще я заметил, что перед уходом нашего торговца изрядно развезло. Наверняка он и сам за ширмой приложился. А может, и больной там не было.
Но Требуховскому эту версию высказывать не стал. Сдерживал себя, не трогал его до самого вокзала. Только при посадке не удержался и подковырнул. Поинтересовался – не помочь ли затащить в вагон его полтора мешка с карасями. Ох как он взвился. А чего, собственно, психовать. Дешевое – оно всегда дороже обходится. Да и вообще, настоящий мужик должен сам рыбу добывать. Тогда не на кого будет обижаться, кроме себя.
Но это еще не все напасти. Уже в поезде Требуховский обнаружил, что с расстройства забыл в бараке свои хваленые волчьи рукавицы. А рукавицы, мужики, без дураков, – мечта любого рыбака. А он забыл. Это уже действительно ни к чему. Не заслужил он такого наказания. Перебор получился.
Диковинные рыбы
Женщина меняет фамилию, когда замуж выходит, а эта речка сменила имя после развода. Пока пели «Русский с китайцем братья навек…», речку звали Лефа, а потом стала Илистой. Впрочем, илистой она была всегда, и после смены имени мутнее не стала, и течение вспять не повернулось, как текла в озеро Ханка, так и продолжала, не спеша, через пень-колоду. А куда ей торопиться? Это мне, дураку, на месте не сиделось. Пару месяцев на руднике пожил, и засвербело. Наверно, потому, что в мае туда приехал. Вышел как-то в утро туманное за рудничную околицу. Разулся. Забрел в лужу. Стою и жду, когда ступни корни дадут. Не укоренился.
Подал заявление на расчет, а на прощание уговорил приятеля смотаться на Илистую.
Какой рыбак не хочет поймать большую рыбину? Но есть реки, в которых крупная рыба не водится, или нам кажется, что ее не должно быть. Я человек не гордый: если нет крупной, тогда и на среднюю согласен.
Средняя попадалась редко. Обитает на Дальнем Востоке рыба-конь, похожая на пескаря, только намного солиднее, с хорошим голавлем можно сравнить. За ними я и охотился, но хватали в основном мелкие карасишки, одного, совсем никчемного, прицепил на спиннинг вместо блесны и забросил, как закидушку – авось какой-нибудь глупый сомик с перепугу схватит. Поставил катушку на трещотку, а сам отправился ловить коней. Но мои червяки почему-то им не очень нравились. Зато косатки набрасывались, как шакалы на падаль. Косатка – тоже дальневосточная обитательница. Нанайцы называют ее качакта. А мы, русские, приукрасили имя, поласковее сделали, задобрить хотели, но она как была стервой, так и осталась. Вреднющая, зараза. Наглая. И, вдобавок ко всему, крикливая. Нет, я не шучу, скрипит так громко, что метров на десять слышно, а то и на все пятнадцать. Однако самое страшное у косаток – это колючки на плавниках: острые, с зазубринами. Короче, ярка нарядом, да перья с ядом. И не только перья. Подозреваю, что вся рыбина покрыта ядовитой слизью. Из сомовьей породы, между прочим. Один бывший пограничник называл ее китайской дочерью русского сома. Пока снимаешь с крючка, обязательно уколешься. Приятель мой пассатижи на рыбалку брал. Сначала шипы откусит, а потом уже начинает отцеплять. Прихватить электромонтажный инструмент я не догадался, поэтому намучился чуть ли не до слез. Не только руки, но и живот исколол. Азарт – куда денешься.
Брожу по берегу переполненный надеждой изловить племенного коня из подводных царских конюшен, мурлычу под нос: «Как вспоймаю, зауздаю шелковой уздою…». И вдруг слышу, трещотка заработала. И заливисто так, словно аварийная сигнализация, с той лишь разницей, что сирены треск по нервам бьет, а этот – бальзам на душу льет. Оставляю удочку и бегу к спиннингу. Приятель – следом за мной. Пусть и с запозданием, но подсекаю. Чую, что-то серьезное на другом конце лески ворочается. Норовистое. Добровольно идти навстречу не желает. И мне свой характер показывать уже поздно. Пока бежал, вражина успел моего карася в коряги утащить. Под тем берегом их около десятка из воды торчало. Начнешь применять силу, он леску так вокруг них закрутит, так напетляет, что придется прощаться, не успев познакомиться. Делать нечего – надо идти на абордаж. Отдаю приятелю спиннинг. Раздеваюсь догола, чтобы трусы потом не выжимать, и лезу в воду. Стараюсь подойти так, чтобы сом не в коряги рванул, а наоборот, на чистинку. Переставлять ноги без шума не очень просто. Дно вязкое. Недаром же – Илистая. Но стараюсь, осторожничаю, уговариваю себя не торопиться и не психовать. Добрался до коряг. Вижу на отмели нечто типа бревнышка с хвостом. Воды над ним сантиметров пятнадцать, не больше. Сделал шаг – не уходит. Видит, наверное, что надвигаюсь, но почему-то не боится. Делаю еще шаг. Не реагирует. А я уже рядом, думать о его странном поведении некогда. Протянул руки, даже схватил его. Да разве удержишь. Вырвался и, закусив удила, то бишь леску, наутек. А дорога к корягам перекрыта. И ему ничего не оставалось, кроме бегства на чистую воду. А уже оттуда мой приятель быстренько отбуксировал его к берегу. Леска надежная, карасишку заглотил жадно – так что деваться ему было некуда.
Я еще из воды не вылез, а приятель уже кричит: «Змееголов! Змееголова поймали!»
Понял его не сразу, но крик подхлестнул. Рванулся к берегу, забыв, что вязкое дно не прощает резких движений. Потерял равновесие и носом в воду. Не утонул, как видите. Да и не мог утонуть, если бы даже плавать не умел или, того страшнее, в воронку затянуло, все равно бы выбрался, потому что когда окунулся с головой, до меня наконец-то дошло, о чем приятель кричал, понял, кого мы выловили. А это был мой первый змееголов. Разве мог я утонуть, не полюбовавшись добычей.
