Потом он мне этого тайменя долго припоминал.
Короче, скучать не приходилось, и Володя еле успевал заготавливать дрова для своей дымокурни. Теперь уже не помню, на третью ночевку остановились или на четвертую, собрались палатку ставить, но Михайло разглядел на берегу зимовье. Он же весь из себя – промысловик, несколько сезонов за соболем ходил, вот и сориентировался, нюх у него. Я, грешным делом, подумал, что поднимемся к избушке, а там нас опять какой-нибудь дедок встретит и медовухой напоит. Однако сюрпризец поджидал более впечатляющий.
Заглянули в зимовье, а там… погром.
Туристы в такую глушь, слава богу, не забираются. Значит? Значит, тезка нашего Михайла, хозяин тайги. И хорошо повеселился, все банки со сгущенкой помял и высосал, сахар смолотил, только скумбрию в томате не тронул.
Володя-коптильщик увидел остатки богатырского пира и заскучал. Такое соседство и нас, конечно, не очень веселило, но мы еще пытались какую-то марку держать. А Володя заторопился к лодке. А куда плыть, когда ночь уже нависает? И опять же – тучи, как вымя у коровы-рекордистки. Мишка над ним смеется, а у Володи даже страх прятать сил нет, парализовало мужика. Мы в зимовье порядок наводим, а он к лабазу присматривается. Там, собственно, и не лабаз был, а просто настил на высоких столбах. Хозяин зимовья или не успел доделать, или поленился. На этом настиле Володя и вознамерился ночевать. С одной стороны, и правильно, лабаз для того и строился, чтобы продукты от медведя или росомахи сберечь, а все мы в лесу можем оказаться чьими-нибудь продуктами. Так что лабаз – вполне надежное место, только прохладное для ночлега, север все-таки, к тому же и дождик начал накрапывать. И кроме всего, Мишка издевается – ходит вокруг лабаза, хмыкает: жидковат, мол, хороший медведь такие подпорки одной лапой раскачает. Володя охает, Мишка травит, а знатный родственник все помалкивает. Но когда начали укладываться, он все же тихой сапой на нары забрался, в самый дальний угол. Володя, тоже не рассуждая, следом за ним, но уже под нары. Мишке деваться некуда, он же самый бывалый таежник, место в середке уступает мне, а сам ложится c краю, возле двери. Так что, если бы Топтыгин пожаловал, то первый скальп снял бы со своего тезки.
Мишка, разумеется, ружье с жаканом рядом с собой уложил. Начали ночевать. Вроде и умотались за день, а не спится. Защитничек наш продолжает травить. Одна история страшнее другой. Никто в его россказни не верит, а все равно немного неуютно. Родственник первый не выдержал и попросил, чтобы не мешали спать. Не то чтобы попросил, скорее всего, приказал. Бывает такое у людей, которые очень мало говорят. Но от его просьбы и Мишка язык прикусил, и Володя перестал охать и даже ворочаться. Лежим, осторожненько так посапываем, и странное дело, никто не храпит, а обычно такие арии выводили, а то и дуэты. Тихо так в зимовье. Только у меня сна ни в одном глазу. Ни с того ни с сего на двор приспичило. Выглянул за дверь: темнотища – жуть. И мерещится, что из-за куста кто-то наблюдает. А сквозь шум дождя дыхание с присвистом слышится. Сделал я свое дело и быстренько назад. Пытаюсь через Мишку перешагнуть, чтобы на свое законное место лечь – да не тут-то было. Михайло уже откатился подальше от входа. Получается, что мне крайним оставаться. Нет уж, думаю, дудки. Беру потихоньку ружье. Выхожу снова под дождь, да как шарахну из двух стволов сразу.
В зимовье переполох, крик, ругань.
Потом выяснилось – Володя с перепугу попытался вскочить и врезался лобешником в нары, а родственник от такого толчка загремел вниз и свалился прямо на Мишку. Почти как в басне получилось: Михайло охнуть не успел, как на него мужик насел.
Когда заикаться перестали, спрашивают: чего, мол, палил? А что им отвечать? Не признаваться же, что шутки ради. Не поймут. Да вроде медведь, говорю, подходил.
Мишка, разумеется, не верит.
А я ему – иди, говорю, проверяй, может, я и не промахнулся, может, он раненный за кустами лежит.
Он сразу отнекиваться: под дождь, мол, неохота. Конечно, шарахаться по мокрым кустам – удовольствие не из приятных, но и щемит, наверно, в некоторых узких местах…
И снова уснуть не можем.
Часа три промаялись. А потом продрыхли до обеда. Продрали глазенки – небо серое, дождишко превратился в настоящий дождь. Глянули на берег, а лодочки наши… пропали. Унесло лодочки. Вода за ночь поднялась, и они без руля и без ветрил, не дожидаясь, пока мы медвежьей болезнью переболеем…
Представляете ситуацию?
Речка дикая, и тропинки вдоль бережка для нас никто не проторил. Там или тальник непролазный, или отвесные скалы. Приплыли, соколики.
И не сидеть бы мне сейчас с вами и не рассказывать свои байки, если бы не Мишка. Наверняка мужик в рубашке родился, а может, и в спасательном жилете. За первым же поворотом нашлась его лодка, зацепилась веревкой за корягу. Мы, когда ее увидели, онемели от радости, зато молчун наш так разговорился, так разболтался, до самого дома слова никому сказать не давал.
А то – космос, космос. Вот вам и космос.
Лошадиные силы
Кого-то язык до Киева довел, а меня до профкома. Выбрали как миленького. И спросить забыли. А что мне там делать? Зарплаты, сами знаете, не прибавилось, работы не убавилось. А если к начальству ближе стал, так это смотря на чей характер. Но если уж нагрузили, значит, надо везти.
Не знаю через кого, но проведал директор о моей рыбацкой страсти. А тут как раз к нему ученые приехали: два доктора наук и кандидат. Вызывает директор и спрашивает, есть ли у меня отгулы. Есть – хорошо, а нет, бери авансом, после, мол, отработаешь. Строгий был с подчиненными. С таким не очень-то забалуешь. Даже на бензин не хотел раскошеливаться. Но здесь уж я уперся, не ко мне же гости приехали. Совесть надо иметь, а то стоит по горло в воде, да еще пить просит. Еле пронял.
А через день нагрузил я полную лодку ученых светил, хоть лучить выходи, и поплыли в условленное место. Директор обещал навестить нас в выходные.
Приехали, разбили табор. Кандидату поручили натаскать дров и развести костер, а я с докторами двинулся по реке. Клевало слабенько, но с грехом пополам, имеется в виду наполовину с тушенкой, уху приготовили. Для первого дня и этого хватило, чтобы теоретики заснули, полные буйных надежд.
А ночью вдарил дождь. О шмотках я позаботился, выскочил из палатки, накрыл их полиэтиленом. Да откуда мне было знать, что этот кандидат сетку с консервами в воду поставил, чтобы не испортились. Мало того, он еще и канистру с бензином из лодки вытащил, полил дрова и отнес ее на берег ручья в целях противопожарной безопасности. Ученый же. Только завинтить забыл.
Вода за ночь поднялась и все унесла: и тушенку, и сгущенку, и канистру.
Все уплыло, кроме туч.
День льет, два льет, рыба не ловится, кушать нечего, и директор потерялся. Доктора научным языком выговаривают кандидату за утопленную канистру и сравнивают его с американским танкером, загрязняющим нефтью Мировой океан. Я шастаю по тайге в поисках съедобных листьев и кореньев. Дождик не дает просохнуть нашей одежде. До горизонта рукой подать, только директора на этом горизонте не видно. И плюс ко всему, бензина на обратную дорогу не хватает. Мотор в тридцать лошадей, а толку никакого. Сплошная нервотрепка. Доктора для разрядки пилят кандидата. Ну а мне кого костерить? Разве что этих лошадей из бесполезного мотора? Ну и понес я их в хвост и в гриву.
