– Вы посмотрите на этого хвастуна. Я сегодня в читалке Большую Советскую энциклопедию изучал и авторитетно заявляю, что момчика там нет. И мамчика там нет – это я уже со скидкой на неграмотность поглядел. И мумчика – тоже нет.
Энциклопедия книга серьезная. Против нее трудно выступать. Мы с вологодским призадумались. И туруханец поскучнел. А Игорь не унимается. Мало того, что с ног сбил, ему и лежачего попинать охота.
– Может, завтра вместе сходим и посмотрим мемчика?
Туруханец, словно ему под дых двинули, задыхается, мямлит, оправдываться начал:
– Может, забыли в энциклопедию внести, рыба-то не очень крупная.
Я для поддержки спрашиваю у Игоря, не выдумал ли туруханец вяленую оленину, которую наш всезнайка жаднее всех трескал, но он мои намеки опять же против нас повернул. Насчет оленины, мол, у него никаких сомнений, и быть таковых не может, потому как олени не только в Большую, но и в Малую энциклопедию занесены. И туруханцу ответить нечего. И нам его нечем поддержать. А Игорю все неймется. Мало того, что каждый день энциклопедию, потерявшую момчика, вспоминает, так еще и новые раскопки ведет, чтобы уж совсем парня по полу размазать. Выбрал момент, когда все в комнате собрались, и говорит туруханцу:
– Слушай, а может, ты и в самом деле прав, может, забыли твоего момчика в энциклопедию внести?
И туруханец купился. Обрадовался, что наконец-то поверили, улыбается Игорю, обещает полную сумку осенью привезти. Но поспешил расслабляться. Отпустила кошка мышку на расстояние вытянутой лапы, рванулась глупенькая на свободу, да не тут-то было, когтистая лапа опять за хвост тянет.
– Я уже совсем было согласился с тобой, – говорит, – но попалась мне книга Сабанеева, и решил я заглянуть в нее для очистки совести, извиняться приготовился… Увы, и там не нашлось места для момчика.
Потом он объяснил нам, малограмотным, кто такой Сабанеев, и совсем доконал туруханца. Да и нас, дураков, почти убедил. Туруханец отозвал меня и спрашивает:
– Ты-то хоть веришь, что есть такая рыба?
Я, конечно, киваю: верю, мол, и в момчика, и в бочки до краев – во все верю. А он смотрит на меня и чуть не плачет, видит, что утешить его хочу, но не верю. Я тогда Игоря в коридоре поймал и без всяких ссылок на энциклопедию предупредил, чтобы забыл он про этого несчастного момчика, а если вспомнит – ему же хуже будет. Парень он сообразительный был, все понял. Во всяком случае, при мне про момчика не говорили. Но туруханцу легче не стало. Съехал с дороги, а вырулить на нее не может. И вроде даже не хочет. На носу экзамены, а он в библиотеке по всем книжкам момчика разыскивает.
И провалился парень. На первом же экзамене сгорел. Уехал, даже не попрощался. Но самое забавное, что энциклопедист наш тоже провалился, и тоже на первом экзамене. Только мы об этом узнали в последний день, когда пошли сочинение писать и не увидели его. Темнил, гаденыш, да еще и над нами постоянно издевался, каркал, что мы обязательно завалим.
Почему сразу не уехал?
Не знаю. Или на какие-то тайные силы надеялся, или нам навредить хотел, или домой боялся возвращаться – темная личность. Но мы с вологодским поступили – дуракам везет. Это я себя имею в виду. Вологодский-то парень упорный был. Ну а я, чтобы к прорехам в моих познаниях не слишком пристально приглядывались, договорился с морячком и на каждый экзамен заявлялся в его флотской форме. Со служивого какой спрос. Форма, правда, великовата была, но пролезло. Короче, не мытьем, так катаньем.
А туруханец все-таки прав был. Есть такая рыба. Вопреки всем энциклопедиям и всем справочникам. Момчик – это разновидность ельца, которая водится возле Туруханска. И Сабанеев знать о нем, конечно, не мог. У него Туруханск всего два раза упоминается. Вот если бы ему Свердлов или Сталин в консультанты напросились, они бы обязательно просветили, направили бы гражданина Сабанеева по верному пути. А то про каспийскую селедку написал, а о туруханской – ни слова. Это уже не просто ошибка. Это – вопиющая несправедливость. Потому что самая вкусная из селедок – туруханка. Хотя и момчик неплох. Так что книги книгами, а в жизни всегда есть место…
Не только подвигу, но и некоторым поправкам в книги.
Не знаю, упоминается где-нибудь озеро Момчик или нет, но на Севере оно пока что существует. Сам видел. И воду из него черпал на уху. И спирт этой водой разбавлял. И по усам она текла. И, главное, в рот попадала.
Любовь и картошка
Первокурсников отправляют в колхоз, чтобы они поближе познакомились и сдружились перед долгой студенческой жизнью. Так нам в институте объяснили, но предупредили, что для тех, кто дезертирует, эта увлекательная жизнь закончится уже в октябре. Ну, меня-то деревней испугать трудно. Поселок наш, можно сказать, на деревенских задворках вырос. Получалось, что раньше я заходил в деревню как человек с окраины, а теперь – как человек из центра, красивый и гордый, не на хромой кляче, а на белом коне, хотя и привезли на чумазом тракторе, точнее в прицепе, на соломе. Часа три, если не больше, трясли по лесам и полям. Кстати, там я в первый раз увидел настоящую лежневку.
Не знаете, что это такое?
Деревянный асфальт, можно сказать.
Но перед тем, как пересесть в тракторный прицеп, мы еще и в поезде от заката до рассвета прокемарили в общем вагоне.
Представляете, в какую дыру задвинули? Захочет городская девочка к маме убежать, вспомнит развеселую дорогу и одумается.
Деревня без лампочки Ильича, без радио и, разумеется, без телевизора. А до полной победы коммунизма оставалось уже меньше двадцати лет.
Расселили нас по три-четыре человека, но дома выбрали кучно, чтобы на работу было проще сгонять. Мы втроем достались одинокой и глухой бабуле. Умишка нажить не успели, а дури нахватались через край. В первый же день придумали себе развлечение. Позвали гостей и начали при них изощряться.
– Эй, старая карга, тащи быстрей сметану, а то в глаз получишь, – кричит один, другой заворачивает еще хлеще.
Удивленные гости округляют глаза и разевают рты, а мы хохочем. И бабуля тоже смеется. Взгляд у нее ласковый и немного виноватый. Рада, что студентов поселили. Лишние трудодни за наше проживание начислят, да и веселее с гостями. Соскучилась по хлопотам. Жизнь-то не баловала. Первый мальчишка в войну помер. Мужик вернулся с фронта, поколотил, что не уберегла. Она и второго сумела родить. Только и младший потерялся. После указа о колосках припаяли бедной бабе пять лет. Ребенка в детдом забрали, а мужик от беды подальше в город подался. Ни того ни другого больше не видела. В лагере и слух потеряла. Повезло еще, что успела вернуться до смерти матери, а то бы и без дома осталась.
Спросили, не пыталась ли искать сына. Только отмахнулась. Хотела, да не знала, с какого боку подступиться. Ни денег, чтобы в райцентр съездить, ни слуха, чтобы умных людей расспросить, ни грамоты, чтобы толковое письмо написать.
А мы, недоумки, подшучивать взялись. Пусть и недолго, и не со зла, и все равно стыдно до сих пор. Я про нее: старуха, бабуля, а сейчас подумал и получается, что ей, наверное, и пятидесяти не было. В наше время некоторые городские бабенки в ее возрасте не только молодых любовников имеют, но и замуж за них выходят. А там настоящая старуха была. Изработала жизнь, измяла, перекрутила и высушила. Но не озлобила. Каждое утро выставляла на стол тарелку сливочного масла, настоящего крестьянского, безо всяких там промышленных добавок, сама взбивала.
