И решил я повторить эту шуточку.
У деда, у которого мы на квартире стояли, была старенькая берданка. И яблоки в его саду красивенькие висели. Прикинул я хвост к носу. Покумекал. Померекал. И родил план. Решил подождать Дашутку после кино и позвать в дедов огород за яблоками – девчонка боевая, не испугается… а дальше: подходим к забору, делаем лаз, подкрадываемся к яблоне, и в этот момент Крапивник с крыльца палит из берданки… Дашенька падает в обморок… а у меня ни в одном глазу.
Крапивнику план понравился. Я, конечно, не сказал, что собираюсь, пока она в обмороке будет, нести ее на руках до самого дома. Утаил от дружка-соперника, мало ли что, вдруг он закобенится и захочет ролями поменяться.
Расписали как по нотам, а музыка получилась немного из другой оперы.
Началось с того, что Дашутка из кино с товаркой вышла. Увязалась за ней одна питерская дылда. И к яблочкам дедовским принцесса наша не сказать что сильно воспылала. Зато питерская аж запрыгала от радости. Компотик, говорит, сварю. А мне что оставалось? Компот так компот. В одном неудобство – если обе сразу в обморок брякнутся – как я их потащу? Не осилю. Придется за питерской второй рейс делать. Была бы возможность Ваньку предупредить, он бы, конечно, помог оттаскивать. Да как предупредишь. Поздно. У него, наверно, курки на взводе…
Оказалось, что уже и палец на курке.
Мы еще в заборе ковырялись, а он уже бабахнул. От неожиданности я сам чуть язык не прикусил. Даже прикусил немного, но уже не от выстрела, а оттого, что дылда эта питерская ко мне в объятия упала. И, уж если совсем начистоту, не просто упала, но и меня в траву уронила. И не она у меня, а я у нее в объятиях очутился. Обвила, облепила – ни вздохнуть, ни выдохнуть. Лежу, как сноп на самом низу скирды, и связанный, и сжатый. Чуть шевельнулся, а вязки еще туже давят. Да еще рубаха на спине задралась, а крапива у ограды злее пса цепного. Хоть умирай. Запрокинул я голову, а небо – полное звезд, и все они такие чистые… Вдруг слышу, задышала, оживать потихоньку начала. Одыбалась от испуга. Но не совсем. Руки еще судорожные. А дыхание все громче и громче. Прямо в лицо мне дышит, и не воздух изо рта, а самый настоящий перегретый пар. Я перепугался. Чокнулась, думаю. Или еще хуже – приступ падучей. И тут она как вопьется губами в мои губы. А рукой за шею ухватила, вроде как душить собралась. Я совсем растерялся. И чем бы все кончилось – не знаю, если бы Ванька меня не окликнул. Она голос услышала, и словно ток по ней прошел: сначала замерла, потом дернулась и откатилась в сторону. Будто снова в обморок провалилась.
Ванька глаза вылупил, ничего сообразить не может. Он ведь на Дашутку прибежал посмотреть. Тут и я про нее вспомнил. А ее нет. Исчезла. Осмотрели все ближние канавы – испарилась, вознеслась.
Питерской первой надоело по крапиве шарашиться.
– Дураки, – говорит, – Дашутку не здесь надо искать, а на завалинке, в объятиях Вовки Фокина.
Мы, конечно, не поверили, а зря. Подходим к ее дому – сидят голубки. Правда, не на завалинке, а на крыльце. И не обнимаются. Да хоть бы и обнимались – чихать я на этого Фоку хотел – у меня другая трагедия. Пока Дашутку разыскивали, шок мой кончился, и я наконец-то сообразил – что эта дылда со мной наделала, что натворила, – она же поцеловала меня, самым натуральным образом поцеловала. Как же я теперь к Дашутке подойду? Какими глазами на нее смотреть буду? Это же измена! Она мне до смерти не простит. Стыдобища. Хоть в лес беги и петлю на осину прилаживай…
Остановились возле крыльца. Крапивник хвастается, как лихо напугал их, аж приседает от смеха. Дашутка тоже смеется, она же не дура, чтобы на шутки обижаться. И эта, змея питерская, хихикает. Вовка Фокин поначалу возбухать начал, защитника из себя строить, пригрозил, что в следующий раз за такую пальбу рога обломает, но увидел, как Дашутка заливается, и тоже расплылся.
Всем смешно. Одному мне… слова не подберу – до чего тяжко. Щеки от стыда пылают. Глаз от земли оторвать не могу. И от питерской все отодвигаюсь и отодвигаюсь…
Пацан еще был. Сплошная прозелень. Первая командировка, и сразу на первый поцелуй нарвался. Вот так-то.
Потом сколько ни мотался, в какие только переделки ни попадал, а такого не повторилось. Мимо. Честное слово. И не надо ухмыляться – говорю вам, с тех пор ни одного первого поцелуя. Я плакать готов, а они хохочут.
Игра в ремни
По субботам в деревне устраивали танцы.
Самая густая толкучка, конечно, собиралась в Заборье. В Новоселье тоже не слабо веселились. Короче, там, где поля поуже, леса пореже, стало быть, и деревни потеснее друг к другу жмутся, ну и, главное, поселок рядом. В пятницу все в Новоселье валят, в субботу – в Заборье. По воскресеньям и в Дроздовке собирались, но туда поселковые не ходили, разве что самые отверженные, те, кому поблизости ничего не доставалось, – восемь километров в один конец ради танцев здоровый парень не пойдет, а слабому – не дотащиться.
А в Заборье – сплошные мексиканские страсти: одним любовь под вязами, другим развод по-итальянски, третьим соблазненные и покинутые. Обо всем рассказывать никакой ночи не хватит, чего там только не случалось, какого только народу не перебывало.
Но и здесь, на отшибе, как ни странно, полный клуб набился. Сам Спартак Иванович приехал к нам с проверкой и тоже к танцам подгадал. Только самым видным гостем оказался один флотский отпускник. Из-за него весь сыр-бор и завязался.
Мы за рекой в тот день работали. Возвратились поздно, пока помылись, пока поужинали, пока Паша брюки отутюжил, потом Спартак Иванович попросил нас на улочке подождать, чтобы планерку с мастером провести, а на самом деле бутылку раздавить… Пришли в клуб, а скачки уже обороты набрали. Баянист у них нашим, конечно, не чета, но тоже под польку пострижен и ногой притопывает, как настоящий. Старательный музыкант, работает без пересменок, плясуны еще не разогрелись, а он уже мокрый, как истопник. Один недостаток – вальсов слишком много играет. А может быть, специально для Дашутки Шмаковой и флотского, который от нее не отходит? Очень уж здорово у них получается. Да и парень видный, ничего не скажешь. Длиннущий, как мачта. Дашутке, чтобы в лицо ему заглянуть, голову запрокидывать приходилось. И красиво у нее получалось. Запрокидывает и хохочет. А Володя Фокин в углу засел, и ему совсем не до смеха. Не по нему такой юмор. «Беломорину» до самого табака изжевал, а закурить забыл. И второй Володя, шестерка его вечная, тоже лобик наморщил. Забавная парочка: Фока здоровенный, как двустворчатый шкаф, а из кореша его верного полпорции рагу не приготовишь. В деревне его Мыстезкой звали. Потому как начнет чего рассказывать, только и слышно: «Мы с тезкой здоровенную щуку поймали, мы с тезкой ребят из Ботовиц отделали, мы с тезкой…» – и так далее. Короче, Фока сидит окаменелый, а Мыстезкой места себе не находит. Очень ему флотский не нравится. Нам с Ванькой он тоже не очень-то приглянулся, да мало ли – Дашутка, например, танцевала с ним и удовольствия не скрывала. Флотский нагнется, шепнет что-то на ушко, а она заливается на весь клуб. Может, и впрямь смешно было, а может, просто Фоку поддразнивала.
