Хотели мы пробраться на речку среди недели и разворотить переправу вместе с его логовом, да так и не собрались. Пока план разрабатывали, ягода отошла. А сезон на редкость богатый выдался, и народ со всей округи валил. Так что барыши у Американца весьма приличные были. Грех жаловаться. Урвал мужик.
А на следующее лето случилась у него трагедия. Провожал дочку в Ленинград. Привез на тачке ее чемодан с барахлом и вареньем. Стоят на перроне, ждут. И тут некстати подружка питерская подрулила. Ну и застеснялась доченька папашиных галифе и тачки, от которой навозом попахивает. Сказала подружке, что наняла соседа вещички подвезти. Короче, отреклась от папочки.
Представляете, мужик ради нее остатки совести, можно сказать, заложил, а в благодарность такая оплеуха, да еще и при свидетелях.
И запил Фирс. Ничего американского не осталось. Все барыши побоку. Какое там переправу наводить – картошку в собственном огороде не выкопал. Он пьет, а ягода перезревает. Бабы к нему делегацию снарядили – в дом не пустил. Обматерил через дверь. И пришлось ягодникам всю осень топать вкруговую. Пять километров крюка по кочкам и трясине. Чем больше наберешь, тем тяжелее назад идти. Это для красивого словца придумали, что своя ноша не тянет. Тянет, дорогие мои, да еще как тянет.
Вот такая арифметика. Считали, пересчитывали шальные американские денежки, а дошло до дела, и не нашлось ни одного охотника. Хотя и делов-то – вбить колья и трапик в три жердочки протянуть.
Самодельные игры
Магазинных игрушек нам не покупали, поэтому обходились самодельными, а заодно и самодельными играми. В нежно-зеленом возрасте случалось, конечно, и в лапту побегать, и в прятки, и прочие народные забавы типа «чижа» или «попа-гоняла», но обязательно без узды – сами договаривались, сами играли и сами проигрывали. Помнится, пионервожатая загорелась организовать в школе тимуровскую команду – у других функционируют, а мы чем хуже? – посовещалась со старшими товарищами и объявила призыв, но из более-менее приличных пацанов ни один туда не записался. Да кто пойдет, если главным Тимуром назначили Юрку Разуменко. Был такой фрукт. Старики его лет пять на поселке пожили и откочевали туда, где потеплее. Кто-то говорил, что и Юрка в Узбекистане гаишником устроился. Может быть, и так. Народ штрафовать – радикулит не заработаешь и ума много не надо. Он и в школе-то еле тянул, зато в учительскую – как в собственный дом. Сам себя на должность Тимура выдвинул или пионервожатая догадалась – кто их разберет, тайна покрыта мраком, тем более что физрук и военрук в эту упряжку тоже впряглись. Зарядка, присяга и барабанщик с горнистом. Пыль столбом, дым коромыслом, а в команде – почти одни девчонки. Года не прошло, и все рассыпалось. Зато другая команда, которую Витька Бруснецов для войны с Разуменкой собрал, осталась. Оба они – и Разум, и Брусок – за Танькой Жеребцовой ухлестывали, из кожи лезли, только она в другом направлении смотрела. Оттого и петушиные бои вперемежку с тараканьими бегами.
Вокруг Бруска шпана кучковалась. Он и нас затягивал. Но мы с Крапивником быстро откололись. Там – тимуровцы, здесь – шпана, а разницы почти никакой: тот же вожачок, те же активисты и те же шестерки. И те и другие, чуть заспоришь, сразу же на испуг берут. Одни учителей натравить грозятся, другие – морду набить. Такие компании – не для меня. Анархист, что с меня взять. Ни в легальные, ни в подпольные организации с детства не потягивало.
Но нечто похожее на явочную квартиру или штаб для одиночки требуется, как волку нора или медведю берлога. Каждую зиму обязательно снежную крепость ставил, а летом – шалаш, да не один. Однако времянка есть времянка, хочется бастион посерьезнее. И соорудили мы блиндаж. Начали копать с Мишкой Игнатьевым, потом и Ванька к нам напросился. Местечко хорошее подобрали, в кустах за пожарным водоемом. Есть куда искупаться сбегать, и шанхайские огороды не очень далеко. Блиндажик что надо получился. Не какой-нибудь продуктовый погреб, а настоящее партизанское жилище, пройдешь в двух шагах и не заметишь, даже если случайно на крышу наступишь – ничего не поймешь. На крыше ивняк рос, с дерном выкапывали и пересаживали. И вход подземный прорыли. Метров пять по норе надо было ползти, чтобы в блиндаж попасть. В собственном огороде даже с ремнем не заставили бы перекидать столько земли, а там вкалывали в две смены и без перекуров. Снаружи замаскировали, потом внутри уют навели – топчан для отдыха соорудили, скамейку, столик и керосиновую лампу принесли.
Все, конечно, в тайне держалось. Но Брусок разнюхал. Нагрянул со своей кодлой, когда там никого не было, и разгромил. Сами, в общем-то, виноваты. Не надо было гостей приглашать. Да как не пригласишь, если похвастаться хочется делом рук своих. И так целый месяц терпели. Если трудно терпится, значит, очень хочется. Вот и дохотелось, вот и дохвастались. Кто-то навел. Не сказать, что сильно искурочили, но место осквернили, и ремонтом заниматься руки не поднимались.
Брусок впрямую не сознался, но ухмылочка выдавала. Стоит, скалится и на тимуровцев валит, с Разуменкой разобраться советует или с девчонками из его отряда. А у самого рожа наглая. Знает, что нас всего трое, и уверен, что против его кодлы не попрем и папочкам жаловаться не побежим, не приучены… Так и разошлись.
Но отомстить хотелось.
И отомстили.
Брусок жил в двенадцатиквартирном доме напротив конторы. С матерью жил. Не сказать, чтобы он боялся мамаши, скорее наоборот, но для удобства вытащил кровать на улицу под окно, – приходи хоть заполночь, хоть под утро, никто слова не скажет. Сделал над кроватью навес от дождя, покрыл рубероидом и до осени спал на свежем воздухе.
Он разорил наше логово, значит, и нам что-то в этом роде предпринять следовало. Хотя хлипкая времянка против капитального блиндажа – сделка неравноценная, сальдо с бульдо не сведешь.
Сломанный навес за три часа можно починить. Да и не больно-то сломаешь у целого дома на виду.
Короче, думай, голова, – картуз куплю.
И придумали.
Была у поселковой шпаны безобидная ночная забава. Стукалка называлась. Теперь так не шутят. Посерьезнели пацаны. А раньше: захочется посмеяться – устраиваем стукалку. Необходимое для нее всегда под руками. Всего три вещи: катушка ниток, гаечка и кнопка. К обрывку нитки привязывали на один конец кнопку, на другой – гаечку, так, чтобы между ними было сантиметров пятнадцать-двадцать. И опять же к гаечке привязывалась другая нитка – та, что на катушке. С такой вот простейшей механизацией подкрадываешься к чьему-нибудь окну, втыкаешь кнопку в раму, гаечка зависает возле стекла, а ты раскручиваешь нитку с катушки – видели, наверное, как в кино связисты с барабанами провод тянули, – так и у нас, отматываешь потихоньку и отходишь на приготовленные заранее укромные позиции. Можно за куст спрятаться, можно в канаву залечь. Спрятался и начинаешь свое каверзное дело. Натянул нитку – отпустил, потом снова натянул – отпустил… Гаечка по стеклышку тюк да тюк. А дальше, как в песенке, «эх раз, еще раз, еще много, много раз». А кому-то впору запевать «ни сна, ни отдыха измученной душе». Нормальным людям такую пытку, конечно, не устраивали, только врагам, а кто для веселого пацана обычный враг? – учитель, завклубом, вредная одноклассница и некоторые случайные обидчики.
