Не знаю, чем на самом деле рассердил московский племяш нашего Анатолия Степановича, может, просто бабу не поделили, но дыма без огня, сами знаете. Не будет же он наговаривать на хорошего человека, да еще и пострадавшего от властей. Не в его привычках лежачих добивать.
Тем более что подобный экземпляр в нашей общаге обитал, через комнату от меня. Не совсем такой же, местного разлива, но тоже диссидент. Чувствительный мужичонка. Во всем ущемление прав подозревал и постоянно стращал, что будет жаловаться в свободную западную прессу. И тоже благородных кровей. Якобы из… Слово-то заковыристое, без разбега не выговоришь. Сейчас… Из остзейских баронов. Если какие буквы переставил, извините. Дед его носил фамилию Лемке, а в Лямкина превратился отец, когда немцев из Поволжья в Сибирь переселяли. Дело понятное. Незавидная ситуация. Особого геройства от спецпереселенца грех требовать. Если, конечно, Лямкин не выдумал себе знатного дедушку. Очень уж не подходил он под арийские стандарты. И волосенки вокруг лысины не блондинистые, и росточком – метр с шапкой, а немцы, да еще и бароны, вроде как покрупнее должны быть. Но миниатюрность свою Лямкин объяснял голодным детством. Обижаться на власть у него были причины. А у кого их не было? Все зависит от человека. Одни свыкаются и не обращают внимания, а из иных обида во все щели брызжет. Дотронуться страшно. Того же Лямкина послушать, у него и в лесу волки, и зимой холодно, и летом жарко, а все по одной причине, во всем кремлевские куранты виноваты. Но теща для него, пожалуй, даже хуже советской власти была. Всю жизнь мужичку исковеркала. Разбила дружную семью, и пришлось солидному человеку вместе с нами в кошаре обитать. Правда, задерживаться в такой ночлежке он не собирался. Пребывал в постоянном поиске. Только искал как-то не по-мужицки.
Стоит разговориться, и начинает жаловаться на баб, что они сплошные дуры. Видят же, как свободный мужчина мается от одиночества, и ни одна не догадается предложить себя. Если сами не хотят устроить собственное счастье, так чего их жалеть. Кто им мешает выбрать подходящий момент и без лишних глаз и ушей предложить познакомиться поближе. Он ведь не алкаш какой-нибудь, и деньги у него водятся, и к семейным отношениям готов. Он ждет не дождется, а они кобенятся.
– Тогда почему сам не подойдешь и не предложишь? – спрашиваю.
– Что я, дурак? – говорит. – Я предложу, а она, корова, возьмет да и откажет. Лишний удар по самолюбию мне ни к чему.
– Может, им тоже не хочется удар по самолюбию получить, – говорю ему, – потому и не подходят.
Посмотрел на меня как на недоразвитого:
– Я-то не откажу.
С одними самолюбие сберег, с другими – потратил, а самолюбия не убыло, это не деньги.
Кстати, о деньгах. Работал он в отделе по технике безопасности. Зарплата небольшая и приработков никаких. Но это на мой взгляд. Один мимо пройдет, а другой найдет. Командировки у них не частые, но случались. Надо же проверки на участках проводить. Народ в отделе в основном пожилой или женский. Мотаться по вокзалам и гостиницам без удобств желающих немного. А он всегда готов. С удовольствием даже. У него на участках свои резоны. Только не надо думать, что Лямкин любил потешиться инспекторской властью. Может, в глубине души и пряталось желание, но прорабы на участках – народ тертый, на них где сядешь, там и слезешь, если не слетишь. Он высмотрел другой интерес. Командировки-то у нас в основном по медвежьим углам, рудники да леспромхозы. А там снабжение намного лучше. Это в нормальное время купить, что вошь убить, а продать, что блоху поймать, только у нас все наоборот. Эпоха развитого дефицита, как называл ее Анатолий Степанович. В красноярских магазинах шаром покати. На базах, разумеется, все было, но дорога к этим базам в большом городе слишком извилистая и долгая. И к поводырям не подступишься. А на том же руднике если не энергетик, то механик может запросто позвонить или свести с нужным человеком.
Из командировок Лямкин возвращался с полными баулами. Косметику хватал, хрусталь, импортные тряпки, а если не везло, то и консервами затаривался. Тащил все, что на барахолке спрос имело. Впрочем, не знаю, ходил ли он туда. На барахолке ведь и замести могли. А вот в тресте постоянно бегал по отделам с пакетами в руках. Впаривал своим, нисколько не стесняясь. На работе безопаснее и личное время тратить не надо – научная организация труда.
Самым добычливым местом для барыг в те годы была Тува.
И вот сидим мы в Ак-Довураке. Неделю уже как приезд отметили, с окрестностями ознакомились, благо в степи ничего волнующего душу не встретилось, все силы тратим на доблестный труд. И тут заявляется Лямкин. В руке маленький портфельчик для документации, а за спиною абалаковский рюкзак, большой, но тощий. Сели вечером поужинать. У него единственный вопрос – где поблизости магазины и что в них? Из вредности докладываем, что пива в поселке нет, а гастроном рядышком. Понимает, догадливый. Но гордый. Если нам неинтересно про барахло, то ему неинтересно про пьянку и футбол, а про рыбалку тем паче. Но остается политика. И бабы, конечно, куда мы без баб?
На другой день возвращаемся в гостиницу, видим, что рюкзачишко у него пополнел, и настроение приподнялось, и местные порядки не так уж плохи, а главный механик вообще душевнейший человек – машину ему пообещал, по ближайшим деревням прокатиться.
С машиной что-то не срослось. Экскурсию перенесли на день. Но видно, что съездили небесполезно: рюкзак битком и сумка рядышком, вместительная, но еще не полная. Сумку, скорее всего, в рюкзаке привез, готовился. И не прогадал. Только радости почему-то не заметно, задумчивый какой-то. Но улов обмыть предложил, чтобы удачу не спугнуть. Выставил бутылку спирта, три банки мясных консервов открыл. Спирт, естественно, на работе добыл, угостили по случаю завершения проверки, а консервы магазинные, в деревне купил, в свободной продаже были, и недорогие. Нам предлагает взять у него по госцене. В городе тушенка по великому блату. Почему бы и не взять. До конца командировки почти месяц. Благодарим парня. Он машет рукой: не стоит, мол, благодарности, всегда рад помочь, с собой хотел увезти, да не подрассчитал, заехали в последний магазин, увидел там дубленку, а денег не хватает.
– Обидно, хоть вешайся, – говорит. – Всю жизнь мечтал, а тут вот она, протяни руку и забирай. Ни клянчить не надо, ни юлить, ни унижаться, отслюни паршивые рубли, и она твоя.
Так не надо было перед этим жадничать, говорим, и на рюкзак показываем.
– Если бы знал! – И со слезою в голосе добавляет: – Мне рассказывали, что в Туве нет советской власти, райское место, но я не предполагал, что увижу здесь дубленки в свободной продаже.
Разжалобил. Отдали ему деньги за ящик тушенки. И еще три сотни выпросил. Клялся, что вышлет сразу, как приедет в город. Телеграфом отправит.
Ага, выслал – держите карман шире.
Ни телеграфом, ни нарочным. В долг давать – под гору метать; долги собирать – в гору таскать.
Неделя прошла, деньги кончаются, а от него ни слуху ни духу. Разве что – душок. Пробовали дозвониться в трест. Сначала не могли найти, а на третий раз услыхали, что улетел в командировку. Из Тувы да в Якутию. Там, конечно, снабжение похуже, но если постараться, и в Якутии можно кое-что найти. Я не про алмазы – ими серьезные люди занимаются, а не болтуны. Мелких дефицитов на Севере не меньше, чем полезных ископаемых. Только не ленись. А Лямкин, при желании, был весьма трудолюбив.
