Я потом у мужиков на работе про хозяйку свою спрашивал. Оказалось, что муж ее, до того как на завод кадровиком устроиться, в зоне работал. Не самым главным начальником, но и не последним. А кончилось тем, что зарезали на улице. Поздно вечером возвращался с партсобрания и недалеко от дома кого-то встретил. Случайно или поджидали за старые заслуги, так и не выяснилось. Сложный мужик, говорят, был.
И вдова тоже себе на уме. Видит, что командировка затягивается, и потихоньку подпрягает меня к домашнему возу – дровишки поколоть, снежок расчистить. Я, в общем-то, и не сопротивляюсь – почему бы не оказать тимуровскую помощь пожилому человеку. По собственному энтузиазму будильник починил, заменил искрящий выключатель. На слова благодарности хозяйка не скупится, уверяет, что всю жизнь о таком зяте мечтала. Однако яйца для вечерней глазуньи продает по самой базарной цене. Увидела, что я в электричестве соображаю. Спрашивает, не смогу ли киловатты со счетчика смотать. Я объясняю, что при такой экономии ей и сматывать нечего.
А она:
– Не можешь или боишься?
Знает, на какую мозоль надавить. Профессиональную честь, можно сказать, задела. Пришлось нарушать законы. А бабка во вкус вошла. Давай, мол, квитанцию в гостинице не по семьдесят копеек выпишем, а по рублю с полтиной, как будто ты в люксе жил. При этом разницу не для меня планирует, но успокаивает, что все печати и подписи будут правильными, у нее, дескать, в гостинице надежный человек имеется. Я еще в первый день догадался, что дежурная не случайный адресок посоветовала. Но отказаться от предложения хозяйки было как-то неудобно, хотя мне кроме лишних затрат и лишняя головная боль предлагалась. Бухгалтерша в нашем тресте – баба въедливая, обязательно поинтересуется, с какой это стати я на люкс губищи раскатал и как меня в него пустили. Я озадачен, она спокойна. Пытливо заглядывает в мою физиономию. Промямлил, что в конце командировки видно будет. Она вроде как и не настаивает. Уверена, что никуда не денусь.
Живем дальше. По утрам расчищаю снег у крыльца. По вечерам ужинаю глазунью с оранжевыми желтками.
Спрашиваете, почему с оранжевыми?
Потому, что желтые желтки у инкубаторных яиц, а у домашних – оранжевые.
Топчемся потихоньку, и вдруг телеграмма – буду такого-то, встречайте, Маргарита тчк – дочка объявилась. Мамаша захлопотала. В магазине чекушку купила и у знакомых свиную голову. Праздник, значит, надо студень варить. Тесто для пирогов поставила. Назначенный день прошел, а гостьи нет. Пирогами меня угощает, радуется, что студень не сварила.
И на другой день Маргарита не появилась. Мать в окошко поглядывает, но вижу, что без особой надежды, привыкла к легким обещаниям. Три дня прошло, хозяйка собралась в магазин чекушку сдавать. Жалко бабку стало.
Зачем, говорю, мучиться, давайте я возьму и деньги вам отдам.
– Нет, – говорит, – не хватало, чтобы Люська-продавщица подумала, что я пьяница какая-то.
Подсказывал, чтобы на меня сослалась, дескать, постоялец выпросил. Не послушалась. Пошла в магазин, но не сдала. То ли не приняли, то ли сама передумала. Отдал ей деньги, а чекушку в сумку бросил, думаю – пусть лежит на всякий случай, не прокиснет поди.
Не прокисла. Маргарита приехала.
Меня в доме не было, трудился, так что поцелуи, объятья, слезы и упреки наблюдать не пришлось. Повезло. Они даже и наговориться успели. Застал их за подготовкой к праздничному ужину. Сбереженная для дорогой гостьи свиная голова лежала на чурбаке.
Дочка кивнула на нее и не без игривости высказала:
– Ждем прихода мужчины, чтобы разделал. И, пожалуйста, с языком поаккуратнее, я его отдельно приготовлю. Пальчики оближете… и не только свои, – и засмеялась.
Смех вроде как с намеком, обещающий. А голос глубокий, с хрипотцой, таким голосом цыганские романсы петь. Да и сама на цыганку похожа. Глазищи чернущие. Красная кофта с черными цветами на голое тело надета. Плечом поведет или всего лишь засмеется, а под цветами живое волнение. Так и тянет дотронуться.
Бывают женщины, при взгляде на которых видно, что жизнь изрядно успела потрепать, но потрепанность эта не только не смазывает их красоту, а придает ей какую-то особую температуру.
Я принялся разделывать голову, она рядом стоит, следит, чтобы язык не повредил, и внимательно смотрит, как топориком орудую. Прямо не отрывается. Чувствую цепкий взгляд, поворачиваю голову, собираюсь спросить, может, что-то не так.
Она успокаивает:
– Люблю, когда мужчина умело обращается с инструментом.
Нас, дураков, только похвали. Язык я добыл аккуратно, а свой палец чуть ли не оттяпал.
Пока с головой возились, мамаша стол накрыла, кивает на мою каморку – тащи, мол, чекушку-то.
Когда армянское радио спросили: «Что такое ни то ни се?» – они ответили: «Чекушка на троих». Но у нас, видимо, особый случай выдался. Выпили и захмелели. Бабка с непривычки, дочка с устатку, а я, наверное, от волнения. Постояли бы вы рядом с такой женщиной, посмотрел бы я на вашу трезвость.
Перед последним тостом Маргарита проговорилась, что вторая неделя началась, как на свободу вышла. Мать зыркнула на нее, а дочка только отмахнулась: чего, мол, парню мозги пудрить – от тюрьмы да от сумы никто не застрахован. Мамаша не согласилась и поспешила объяснить, что срок случился за растрату: кладовщица махинации проворачивала, а отдуваться за ее грехи простодырой дурочке досталось. На простодырую дочка никак не походила, но обижаться на оскорбление не стала. И я сделал вид, что поверил. Чтобы замять неловкость, спешно разлили остатки водки и закусили солеными груздями.
Карты открыла, глянула весело на суровую мать и, накинув шаль, позвала меня в сенцы перекурить. Когда пропускал ее в дверь, грудью задела, вроде как нечаянно. Дымим, разговариваем. Я не выспрашивал, сама начала:
– Хватило приключений в жизни. В десятом классе училась, а дядька уже по взрослым компаниям водить начал, ну и подложил под нужного человека. Глупенькая, не сразу и поняла, как все получилось, думала, что это любовь. Как-нибудь потом расскажу. Мать уснет, приходи на кухню, покурим, поболтаем.
В зимних сенцах сильно не разоткровенничаешься. Стояли рядом, так она еще ближе придвинулась, заглядывает в глаза, но в губах усмешка. Дразнит и не скрывает, что дразнит. Еле сдержался, чтобы к себе не прижать. Не то что постеснялся – скорее, боялся спугнуть.
Снова за стол сели. Она спросила, не играю ли я на гитаре. Какая там гитара, если медведь на ухо наступил. Батя мой по такому случаю любил уточнять – голос бурлацкий, да тон дурацкий. А если бы и умел – все равно гитары в доме не было. Попили чаю. Поставили пластинку Пугачевой. Мать сморило, до такого времени сидеть не приучена, голова на грудь падает. А голове для студня вариться и вариться. Маргарита и говорит:
– Шла бы ты, мама, отдыхать, а я покараулю, чтобы не выкипело, заодно и язык для заливного приготовлю.
