– Если вы надеетесь забраться в мою постель, не тратьте понапрасну красноречие и время, меня это не интересует.
Ошарашенный Гена поблагодарил ее за откровенность и побежал в магазин взять чего-нибудь покрепче, чтобы в себя возвратиться. Тут-то ему и встретилась директорская зазноба.
А в желающих доложить начальству о чужом непочтении недостатка у нас давно не наблюдалось.
Стуканули. Обычно этим делом промышляют хозяйки гостиниц – профессиональное заболевание, можно сказать. Но тамошняя тетка за Гену горой стояла. Сам слышал ее разговор с директором.
– Саблин здесь? – спрашивает директор.
У нее глаза распахнутые, голосок рассудительный:
– Что вы, он в рабочее время всегда с бригадой.
– Хочешь сказать, что днем никогда не заходит?
– Отчего же, случается.
Директор смеется, но не очень весело.
– Случается, говоришь. И с кем же он случается?
Тетка юмора не поняла или не захотела понять, у нее своя линия защиты, отвечает с прежней подхалимской рассудительностью:
– Когда как, бывает и один, бывает и слесаря заходят, бывает и конторские.
– А с женщинами?
– Бывает, а как же, в прошлом месяце из города приезжала, так часто вместе ходили, она все ругалась на него, а Гена чертежи просил показать.
– Эту я знаю, проектировщица, дурная баба.
– Конечно, дурная, правильно говорите, все ей здесь не по нраву: и воды горячей нет, и уборная на улице, и подушки большие для здоровья вредны, и еще, как это…
А директору не терпится, ему не до капризов городской дамочки, не дает договорить и чуть ли не криком:
– Местные к нему ходят?
– С чего бы местные сюда волоклись, делать им тут нечего, у них свои дома есть, пусть к себе и приглашают на разносолы.
Дурочкой прикидывается, а директор на пределе, еще немного, и взорвется:
– А вечерами он всегда здесь?
– Какое там всегда, при такой дурной работе, и за шалопаями, которые в общежитии… – и начинает перемывать косточки мужикам из его бригады.
Вокруг да около, а против Гены ни одной улики. Чем уж он ей показался? Может, и на директора тайный зуб имела, а тут такой случай – интереснее, чем в индийском кино. Мужик, у которого на планерках люди пикнуть боятся, – и вдруг сам, позора своего не видя, прибежал выспрашивать. Седой, статный, а смешнее мальчишки.
Вот она, любовь-то запоздалая.
Разумеется, и Гена от разговора не увильнул. А куда деваться, если на чужие цветы позарился. Какой садовник стерпит, когда к любимой розе принюхиваются? В глазах у старика помутилось, и не только в глазах. Единственное, на что ума хватило, – не вызывать на ковер через секретаршу, на улице из машины окликнул, чтобы без лишних глаз и лишних ушей. Дверь захлопнул и без наводящих вопросов:
– У тебя было что-нибудь с ней?
Гене терять нечего, парень пуганый, отвечает:
– У меня здесь со многими чего-то было.
– И с ней? – допытывается старик.
Гена дурачится, спрашивает, кого он имеет в виду.
– Ее, кого же еще!
– Внучку вашу, что ли? – уточняет Гена и, не моргнув глазом, отказывается – разве он может такое позволить. Уклонился – и встречный вопросик на производственную тему.
Директор ничего не ответил, только дверцу распахнул.
Думаете, он не понял, что лапшу на уши вешают? Еще как понял. Люди, которые донесли, во всем его убедили. Шепоток свою дорогу знает. Да и внучка на допросе вряд ли сумела выпутаться. Вроде бы и пора проставить точки над нужными буквами. Так нет же, надо искать того, кто разуверит. Черт с ним, с позором, лишь бы надеждочка осталась.
Выпросил милостыню у соперника, а покоя-то все равно нет – вдруг назад отберет. Покоя нет, что-то делать надо. А что? Если человек в панике, ничего путного на ум не придет – или глупость, или гадость.
И загрохотала в нашу контору громоздкая телега: «Монтаж ведется безобразно тчк Дисциплина в бригаде отсутствует тчк Прораб морально разложившийся тип тчк На его место прошу прислать женатого и члена КПСС тчк».
Главный наш мужик с юмором был, карьеру начинал в сорок девятом году в Норильске, под конвоем. Прочитал телеграмму и дал ответ: «Удовлетворяющих ваши требования прорабов в тресте не имеется тчк».
Что с внучкой стало, спрашиваете?
А что с ней станет? У нее все нормально. Летом в город уехала, в институт поступила. Болтали, что старик помог. А почему бы и не помочь способной девушке?
Нянечка
И все-таки пришлось Гене уехать. За моральное разложение вроде как простили, а за доброе дело наказали.
Приезжий мужичонка пришел устраиваться на шахту, а его не берут, боятся доверить бывшему заключенному подземные тайны. А в детский садик истопником с окладом нянечки – туда пожалуйста, там лагерное прошлое не помеха. Хотя какой там урка? Обыкновенный невезучий мужик. Работал на автобазе. Уголь возил. Шоферня сплошь приторговывала. Надо же деревенских старух топливом обеспечивать. А много ли с них возьмешь? Шиши – барыши. Сколько лет тянулась подобная практика, никто не считал, но когда начальству в очередной раз вздумалось навести порядок, попался именно он. Возили налево все, а отвечать выпало одному. Устроили показательный суд и, чтоб другим неповадно было, влепили три года. Срок небольшой, но когда вернулся, жена успела другого найти. У мужика ни кола, ни угла, маленький рост и большие алименты, а ему – зарплату нянечки. Гена и пожалел, взял к себе слесарем. Тот не знал, как и благодарить. Трудился без перекуров, даром что маленький, зато выносливый, как муравей. А бригаде такое не понравилось. Особо старательных у нас, что греха таить, недолюбливают. Сразу возникают подозрения в нездоровых помыслах – с чего бы вдруг такая прыть. Зачастую очень даже обоснованные подозрения. Но с тем мужиком явно перегнули палку. В общем, нетрудно было понять, что в бригадиры мужичонка не метит, и в стукачестве подозревать его не было смысла, потому что Гена стукачей всегда гнал в три шеи. Нечего, казалось бы, делить, а не срослось. Жалует царь, да не жалует псарь. Был у них такой Витюля, шестерил возле бугра. Он-то и мутил воду.
Историю свою новенький не скрывал, рассказал, как устраивался в детский сад, и за откровенность свою получил кликуху – Нянечка. Кто-то за глаза, а Витюля – обязательно в лицо, да при народе. Обзовет и смотрит, как бедолага ежится. Тешит душеньку. А что бы и не потешить, если до появления Нянечки его никто за человека не считал. Без надобности пусть и не травили, но при случае или если под горячую руку попадался давали понять, что место его возле параши, и возражать он не пробовал. А тут вдруг появился человечек еще беззащитнее. Разве удержишься. Полезло через все щели, только душонка-то мелкая, и дерьмецо, в ней накопленное, слишком жиденьким оказалось, словно не мужик, а заморыш из пионерского лагеря, объевшийся зелеными ягодами. Нет, честное слово, разве будет взрослый человек, пусть даже самый пакостливый, подкладывать соседу кирпич под простыню, соль в компот сыпать или воду в ботинки наливать? Это все равно что замшелые анекдоты рассказывать. Никто и не смеялся над его шуточками. Никто, кроме него самого. Правда, и заступаться за обиженного ленились. А тот терпел. Сначала еще пытался приладиться, но раз места не нашлось, другой… И в сторонку начал отсаживаться. Соберется бригада перекурить или чифирнуть, он не подходит; с работы кучкой возвращаются, он метров за десять сзади плетется.
