Машина въехала в Пушкино и остановилась возле дома Терентьевой.
Дом был каменный, старинной постройки, с колоннами на фасаде. Многочисленные дворовые постройки были запущены, частью разрушены, но дом сохранился. Нетронутый снег на правой стороне участка и замерзшие окна показывали, что под жилье используется только левая его половина.
В столовой, куда все вошли, стоял длинный обеденный стол на круглых резных ножках. Один угол скатерти был откинут. На клеенке лежали три кучки гречневой крупы: ее, видимо, перебирали.
– Часов в доме много, – сказала Мария Гавриловна, – но какие из них, я не знаю.
– Вероятней всего, те, о которых вы упоминали, – сказал Свиридов.
– Тогда пройдем в кабинет.
В кабинете, в глубокой нише, стояли высокие часы в деревянном футляре. За стеклом желтел циферблат. В нем рядом с отверстием для завода часов виднелась едва приметная узкая щель. Свиридов открыл дверцу часов. Маятник криво качнулся и звякнул.
Свиридов перевел стрелки на двенадцать часов без одной минуты, вставил в щель змейку кортика и, осторожно поворачивая ее вправо, завел часы.
Все присутствующие напряженно ожидали. Генка стоял, широко раскрыв рот.
Минутная стрелка дрогнула, подвинулась – открылась дверца над циферблатом, оттуда выскочила кукушка. Она двенадцать раз прокуковала, потом часы захрипели, кукушка дернулась вперед, вслед за ней дернулась вся башня часов, открывая верхнюю часть футляра. Футляр был с двойными стенками. Хитроумие тайника заключалось в том, что снаружи башня часов и футляр казались неотделимыми, сделанными из цельного куска дерева. Только после завода часов змейкой внутренняя пружина поднимала башню и открывала тайник, представлявший собой глубокий квадратный ящик, наполненный бумагами.
Здесь лежали свернутые трубкой и обвязанные ниткой чертежи с примятыми, обтрепанными краями, папки, туго набитые пожелтевшими от времени листками бумаги, тетради, большой блокнот в сафьяновом переплете.
Свиридов и моряк осторожно вынули все эти документы, разложили на столе и начали их внимательно рассматривать, изредка перебрасываясь короткими фразами. Мальчики жались к столу, тоже пытаясь что-нибудь увидеть.
– Все разложено по морям, – говорил моряк. – Вот даже Индийский океан. – Он прочитал на обложке одной папки: – «Английский корабль «Гросвенор». Затонул в 1782 году у острова Цейлон. Груз: золото и драгоценные камни». «Бриг «Бетси»…»
– Давайте-ка лучше свои моря поглядим, – перебил его Свиридов.
– Так. – Моряк перебрал папки и развязал одну из них. – Черное море. Вот оглавление: «Трапезунд», корабль крымского хана Девлет-Гирея… «Черный принц» – затонул двадцать четвертого ноября 1854 года в Балаклавской бухте, разбившись во время шторма о прибрежные скалы, груз – пять миллионов рублей золотом…» Да тут целый список! – Он перелистал бумаги, покачал головой. – Какие сведения! Точные координаты места гибели, показания очевидцев, огромный справочный материал…
– Крепко! – весело сказал Свиридов. – Для нашей новой организации «Судоподъем» все это пригодится.
– Да, – подтвердил моряк, – материал неоценимый.
Глава 74
Вступление
Машина мчалась по Ярославскому шоссе в направлении Москвы. На заднем сиденье развалились Миша, Генка и Слава. Свиридов и моряк остались у Терентьевой, а ребят отправили, потому что они торопились в школу на торжественное заседание, посвященное пятилетию Красной Армии.
Генка откинулся на мягкую спинку и сказал:
– Люблю на легковых машинах ездить!
– Привычка, – заметил Миша.
– Все ж таки он вредный старикашка, – снова сказал Генка.
– Кто?
– Поликарп Терентьев.
– Почему?
– Не мог в тайник немного наличными подбросить…
– Вот-вот, – засмеялся Миша, – ты еще о нитках поговори…
– При чем тут нитки! Думаешь, я тогда не знал, что у них в складе оружие? Отлично знал. Только я нарочно о нитках говорил… для конспирации. Честное слово, для конспирации. А про Никитского я сразу понял, что это шпион. Вот увидите: в конце концов он признается, что взорвал «Императрицу Марию».
– А здорово, – сказал Миша, – Никитский еще в Пушкине прятался, а Свиридов уже все знал, так что все равно бы он на границе попался.
– Миша, – сказал Слава, – а письмо?
– Ах да! – спохватился Миша.
Он вынул из кармана письмо, которое только что вручил им Свиридов. На конверте крупным, четким почерком было написано: «Михаилу Полякову и Геннадию Петрову. Лично».
– Видал? – Генка ехидно посмотрел на Славу. – Тебя здесь и в помине нет…
Миша вскрыл письмо и вслух прочел:
«Здравствуйте, дорогие ребята Миша и Генка!
Угадайте-ка, от кого это письмо. Угадали? Ну конечно. Угадали. Правильно! Это я, он самый. Полевой, Сергей Иванович. Ну, как же они, пироги-то, Михаил Григорьевич? Хороши? А?
Товарищ Свиридов написал мне о ваших делах. Молодцы! Вот уж никогда не думал, что вы с Никитским справитесь! Так что мне даже немного стыдно, что он тогда, в Ревске, бока мне намял.
Кортик дарю вам на память. Вырастете большие, посмотрите на кортик и вспомните свою молодость.
О себе могу сообщить, что опять служу на флоте. Только работаю сейчас на новом деле. Поднимаем со дна корабли, ремонтируем их и пускаем плавать по морям-океанам…
На этом кончаю.
Желаю вам вырасти настоящими большевиками, верными сынами нашей великой революции.
С коммунистическим приветом
Полевой».
…Машина въехала в город. Сквозь ветровое стекло виднелась Сухарева башня.
– Опоздали мы на собрание, – сказал Миша.
– Может быть, вовсе не идти? – предложил Слава. – Очень интересно смотреть, как другим будут комсомольские билеты вручать.
– Именно поэтому мы и должны прийти на собрание, – сказал Миша, – а то еще больше засмеют.
– Приехали, – объявил шофер.
Мальчики вылезли из машины и вошли в школу. Собрание уже началось. На лестнице было тихо и пусто, только тетя Броша сидела у раздевалки и вязала чулок.
– Не велено пускать, – сказала она, – чтобы не опаздывали.
– Ну, Брошечка, – попросил Миша, – ради праздника.
– Разве уж ради праздника, – сказала тетя Броша и приняла их одежду.
Мальчики поднялись по лестнице, тихо вошли в переполненный ребятами зал и стали у дверей.
В глубине зала виднелся стол президиума, стоявший на возвышении и покрытый красной материей.
