– Пенни, голубка! – крикнула Баба. – Ты должна отразить его бесовскую энергию! Ваша встреча с Максвеллом была неслучайна! Лишь ты одна способна его одолеть!
Не успела она высказаться полностью, как Макс прыгнул к ней и схватил за морщинистую шею, приговаривая:
– Умри, ведьма!
Едва дыша, Баба тем не менее предложила:
– Загляни! Загляни в его еженедельник за девять месяцев до своего рождения! Загляни и узнай, кого он тогда клеил…
Шурша юбками, Пенни каталась по плитам. Она прямо чувствовала, как по венам скачут наноботы. Вот бы распороть себе артерии и слить зараженную кровь! Проклятые киберблохи уже не дадут спокойной жизни, от них никогда не избавиться. Максвелловские микропалачи бодро жевали ее изнутри, заливая болью с головы до пят.
Баба меж тем умирала с переломленной шеей. Два столетия отдав сексуальному просветительству пилигримов, она испускала дух в тисках лучшего ученика. Проталкивая слова сквозь раздавленное горло, старуха бурчала:
– Дитя, ты должна ретранслировать его энергию! Пропусти ее через себя и возверни, многократно умножив! Говорю тебе: зеркала не обгорают даже на самом солнцепеке…
Чтобы вытеснить ложное удовольствие, Пенни сосредоточилась на своей тесно спаянной семье, на родителях и их бесхитростном лютеранстве, с теплотой вспомнила узы дружбы, что связывали ее с Моник. Мысль Пенни растеклась по всем тем замечательным вещам, которые она искренне любила. Пломбир с кремовыми прожилками. Рон Ховард. Ричард Томас. Настойчивая медитация привела к тому, что самосознание начало отбрасывать сигналы контроллера. Еще немного, и своры наноботов присмирели, поплелись вниз и сгрудились в районе почечной лоханки.
Сей же миг собор вздрогнул от дикого посвиста, что нарастал и креп, пока не превратился в сирену, вполне способную перевыть средства оповещения гражданской обороны. Сирена уступила место паровозному, а затем и пароходному гудку – настолько громкому, что мозги собравшихся едва не превратились в яичницу-болтунью. Гости схватились за головы, содрогаясь от боли в ушах.
Источником акустического удара была Пенни. Лишь слегка приглушенный фижмами и кринолинами, потрясающий звук рождался у нее в промежности. Он эхом летал между величественными стенами, сотрясая витражи, пока каменная кладка не пошла трещинами. Иерихонская труба, да и только. С потолка посыпалась цементная крошка. Наконец могучий гром грянул из-под юбок, сорвав кружевные штанишки и обдав гостей шрапнелью из блесток и жемчугов. Разлохмаченные лоскуты, оседая словно хлопушечное конфетти, открыли взглядам зиждилище и обиталище той властной силы, которой была преисполнена невеста.
А Пенни тем временем сосредоточенно подумала о собственной любви к великой Бабе, и створки вышеупомянутого зиждилища разъехались в стороны, образуя чуть ли не орудийное жерло.
И грянул залп. В соборе мигом задуло свечи.
Главный витраж вынесло как его и не было. Однако не наружу, а внутрь, осыпав праздничную толпу жалящими осколками красно-сине-зеленого стекла. Потому что украшение было разбито чем-то стремительным вроде пушечного ядра, которым пальнули со стадиона «Янки».
Горящий плевок из расплавленного каучука с батарейками метнулся сквозь узкий, но длинный неф. Словно выпущенный из великанского обреза, сей убийственный заряд угодил Максу ровнехонько под нижний край безупречно скроенной ширинки. Пылающая мина из ассортимента товаров заботы о себе познакомилась с интимными частями великого махинатора, сложив его вдвое и опрокинув навзничь.
Итак, многовековая ламия погибла.
Что до Максвелла, он был смертельно ранен оружием из собственного арсенала хайтековских средств для самоудовлетворения: фаллосом на реактивной тяге, который стартовал из очистительного костра держателей слова! Теперь из порванной промежности хлестала кровь. Тут и приглядываться не надо: Пенни сразу поняла, что гениталий больше нет. Как у персонажа из какой-то книжки Хемингуэя, которую они проходили в школе.
Наноботы перестали копошиться и вредничать. Пенни – как и прочие женщины в соборе – медленно встала на ноги, ошалело моргая. Все дамы смахнули растрепанные волосы со лба и полезли в сумочки, чтобы приступить к длительной, трудоемкой задаче восстановления макияжа. И личной жизни.
Ледяные пальцы сомкнулись вокруг щиколотки Пенни – Макс смотрел на нее умоляющими глазами. Его и без того бледная физиономия была обескровлена до бумажной белизны. Свободной рукой он залез в карман фрачного сюртука и выудил нечто вроде газетного обрывка.
– Тебе, – прошептал Макс, протягивая его Пенни.
Преклонив колено, она приняла дар. И впрямь вырезка из печатного издания. Ровнехонько тридцатилетней давности, день в день. Заметка из «Нэшнл инкуайрер», да еще с фотографией. Правда, черно-белой, зернистой и поблекшей за минувшие годы, но все равно казалось, будто смотришься в зеркало. Ее лицо, точно такая же вуаль и подвенечное платье. Светская хроника, извещение о свадьбе К. Линуса Максвелла и Фиби Брэдшоу. В комплекте с этой заметкой шла вторая, прикрепленная степлером: некролог, датированный 136 днями спустя. О безвременной кончине миссис Корни Максвелл вследствие аллергической реакции на моллюсков.
Страх распростер свою тень над сердцем Пенни. У нее самой такая же непереносимость. На первом совместном ужине в «Ше ромен» она едва не заказала суси из гребешков; хорошо еще, Макс вовремя остановил. Откуда-то он знал про ее аллергию…
– Моя жена, – пояснил он.
Там, где некогда болтались его тестикулы в компании с пенисом, Пенни видела лишь рваную рану, откуда била кровь. Та же рука, которая вручила таблоидные вырезки, сейчас протягивала вечную записную книжку. Раскрыв еженедельник на требуемой странице, Макс промолвил:
– «Подопытная номер 1148, Миртл Харриган, двадцать четвертое марта 19– года. Место: г. Шиппи, шт. Небраска…»
Мама Пенни тихонько всхлипывала, пока Максвелл зачитывал подробности их тайного свидания. Итак, однажды, а именно двадцать пять лет тому назад, уже замужняя Миртл принимала участие в благотворительной вечеринке, где торговали домашней выпечкой. Мероприятие состоялось в актовом зале местной фермерской ассоциации.
Непривычно галантным языком Максвелл зафиксировал: «Подопытная произвела удручающее впечатление, поставив меня в известность о собственной неспособности иметь детей. Как проезжий, я, по-видимому, представлял собою наиболее удобный и безопасный объект для облегчения сердца». Другими словами, одно поколение назад молодая жительница Небраски поплакалась Максу точно так же, как это сделала Пенни на их первом свидании в «Ше ромен». «Рост подопытной – сто шестьдесят восемь сантиметров, вес около пятидесяти четырех килограммов…»
В дюжине шагов от того места, где Макс сообщал обстоятельства давно минувших дней, рыдающая мама Пенни оторвала лицо от скомканных салфеток и внесла поправку:
– Нет уж, во мне было только пятьдесят один килограмм!
Умирая, Макс продолжал:
