— А ты можешь себе представить, каково это — сутками сидеть взаперти, не видя ни одного человеческого лица? — с фальшивым истерическим надрывом ответил женский голос. — Каково это — проводить дни и ночи в четырех стенах, как в тюрьме?
Если до этого у меня и были какие-то сомнения, то теперь они окончательно пропали — это был точно тот же голос, который мы слышали через стену в доме на Седьмой Красноармейской, голос горничной Жени.
— Типун тебе на язык, — ответил мужчина с презрительной насмешкой, — еще накаркаешь! Раз уж мы с тобой встретились — давай поговорим о делах наших скорбных…
В это время раздался резкий звонок мобильного телефона. Я вздрогнула, оглянувшись, и не сразу поняла, что телефон звонит там, у одного из двоих, беседующих на садовой скамейке, а я слышу это благодаря микрофону.
Шурик следил за нашей сладкой парочкой при помощи маленького компактного бинокля — еще один подарок неизвестной мне Таньки. Я молча вырвала у него оптический прибор и поднесла к глазам.
Мужчина, которого я видела только со спины, поспешно достал из кармана мобильный телефон и поднес его к уху. В то же время он незаметно для своей соседки вытащил левой рукой из другого кармана маленький шприц и, небрежно положив руку на спинку скамейки, поднес его к плечу девушки, как бы полуобняв ее, но в то же время приготовившись воткнуть иглу ей в шею.
— Да? — сухим равнодушным голосом проговорил он в трубку. — Вы в этом абсолютно уверены?
Не прошло и десяти минут после того, как квартира на Седьмой Красноармейской опустела и возле нее появился новый персонаж — невысокий полноватый дядечка приблизительно лет пятидесяти с круглым улыбчивым лицом прирожденного добряка и оптимиста.
Быстро оглядевшись по сторонам, этот закоренелый оптимист достал из кармана связку отмычек, и через минуту дверь послушно распахнулась. Дядечка удовлетворенно улыбнулся, убрал отмычки, вместо них достал плоский черный пистолет с навинченной на ствол болванкой глушителя и бесшумно проскользнул в квартиру.
Обойдя ее и убедившись, что она пуста, он убрал пистолет в кобуру и приступил к аккуратному и планомерному обыску.
Сначала он проверил такие стандартные места, как шкафы для одежды и посуды, кухонные полки и пеналы, постельную тумбу. Причем он не удовлетворялся простым осмотром ящиков, он вытаскивал их, чтобы убедиться, не приклеено ли что-нибудь к их нижней поверхности. На кухне он тщательно проверил банки с крупами и сахаром.
Затем он осмотрел холодильник, обшарив морозильную камеру, в которой очень часто устраивают тайник, поднял ковер в спальне и маленький коврик в прихожей. Заглянул на антресоли, проверил задние стенки шкафов и холодильника. Внимательно осмотрев обои, убедился, что их не переклеивали в последнее время. Тщательно простучал стены и пол, заглянул под ванну и в бачок унитаза. Аккуратно осмотрел батареи отопления, проверил, не снимаются ли подоконники.
Несмотря на свою кажущуюся медлительность, толстяк, как настоящий профессионал, действовал удивительно быстро и аккуратно, и через полчаса он был абсолютно уверен, что в квартире не осталось ни одного непроверенного угла, ни одной непростуканной стенки, ни одного укромного места, подходящего для тайника.
Тогда он так же быстро и тщательно, как проводил обыск, устранил его следы, навел такой порядок, что никому и в голову не пришло бы, что в квартире побывал посторонний.
В особенности, конечно, не заметил бы следов обыска человек, для которого эта квартира не была постоянным жильем, родным домом, где знакома каждая половица, человек, который провел здесь всего несколько дней в постоянном и напряженном ожидании.
Закончив и эту работу, толстяк достал из кармана мобильный телефон, набрал номер и произнес:
— Здесь ничего нет. Чисто.
Выслушав ответ, недовольно скривился и добавил:
— Если я сказал «нет», значит — нет! — и отключил телефон.
Даже на таком расстоянии я увидела, каким недовольным жестом человек на скамейке спрятал свой мобильник. В то же мгновение он убрал в карман руку со шприцем. Видимо, телефонный разговор заставил его на ходу переменить свои планы.
Тут же он приподнялся и злобно рявкнул на мальчишку, который неподалеку от скамьи возился со своим самокатом:
— Что ты тут крутишься, щенок! Убирайся прочь, пока я тебе не накостылял как следует!
— Дяденька, не трогайте меня! — завизжал мальчишка. — А то я дяде Косте пожалуюсь, он милиционер! — И, вскочив на мгновенно исправившийся самокат, он помчался в нашу сторону.
— Жаль, не удастся дальше послушать! — огорчился Шурик, снимая клипсу наушника.
В это время мальчишка на самокате поравнялся с нами и протянул маленькую потную ладошку.
— Держи! — Шурик протянул ему две десятки. — Жаль, не удалось дольше послушать…
— Почему не удалось? — Мальчишка хитро подмигнул. — Я эту штуковину от самоката отколупнул и прилепил к скамейке!
— Ну, ты молодец! — искренне восхитился Шурик. — Далеко пойдешь! Вот тебе премия! — И он протянул сообразительному не по годам мальчугану пятидесятирублевку.
Мы снова торопливо нацепили наушники и прислушались к продолжению разговора.
— Совсем ты распсиховался, — сказала Женя.
— Вертелся тут, что-то вынюхивал…
— Но это же ребенок!
— Что ты пристала! — Мужчина был рассержен не на шутку. — Какое тебе дело до этого щенка?
— Не в нем дело! — Она тоже понизила голос. — Кто тебе звонил? Это после звонка тебя так разобрало, что ты даже на ребенка набросился!
— Какое тебе дело, кто мне звонил?
— Знаешь, что я тебе скажу, — женский голос стал тише и жестче, — не держи меня за дуру! Я тут кое-что разузнала по своим каналам…
— Какие это у тебя каналы? — прервал ее мужчина с насмешливым презрением. — Кухарки и лакеи?
— А ты не говори о них с таким презрением! — прошипела она, как разозленная кобра. — Прислуге зачастую известно очень многое! И вообще — хорошо смеется тот, кто смеется без последствий! Так вот, я разузнала, что представляют собой эти бумаги…
— Ну-ну, — проговорил мужчина с деланым безразличием, но даже нам было слышно напряжение и недовольство в его голосе.
— Что они представляют собой и сколько они могут стоить… так что, дорогой мой, не думай, что тебе удастся получить их на халяву!
— Ничего себе — на халяву! Мы с тобой договорились об оплате, это очень хорошие деньги…
— Для кого-то, конечно, двадцать штук баксов — очень хорошие деньги, — перебила девица своего собеседника, — но на самом деле эти чертовы бумаги стоят десятки миллионов!
— Но постой, не думаешь же ты…
— Нет, это ты постой! — Женя снова повысила голос, в котором зазвенели нервные, истеричные ноты. — Не думаешь же ты, что теперь я отдам тебе все даром? Я рисковала своей шкурой ради этих бумаг! Я, а не ты! Это я пряталась у него в квартире…
