— Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса! — темпераментно воскликнул Саша, ударив кулаком по рулю. — Придется лезть под капот. Аккумулятор, что ли, сел…
Но не успел он открыть дверцу и выбраться из непослушной машины, как из того самого подъезда, в котором мы только что весьма плодотворно занимались подглядыванием и подслушиванием, выскользнула очень подозрительная девица.
Девица была ничего себе, довольно стройная и привлекательная, только волосы скрывал темно-зеленый шелковый платок, а пол-лица закрывали большие темные очки.
На секунду застыв на пороге, она быстро огляделась по сторонам. Я схватила Сашу за руку и пригнулась, чтобы меня нельзя было увидеть снаружи.
Саша послушно повторил мой маневр, скорчившись рядом со мной на водительском сиденье, как вареная креветка в салате, и прошептал полузадушенным голосом:
— Ты чего? Ты что — знаешь эту девушку?
— Нет, — таким же страшным шепотом ответила я, — просто она так подозрительно себя ведет… И одета она точно так же, как я сама оделась бы, если бы хотела, чтобы меня не узнали… — И я осторожно приподняла голову.
Девушка в черных очках еще раз огляделась и пружинистой, танцующей походкой направилась к машине, оставленной Натальей Ивановной. Подойдя к ней, вставила ключ в замок и по-хозяйски села за руль.
— Теперь ты видишь, — прошептала я, — что наши предосторожности были не лишними?
Шурик посмотрел на меня с уважением:
— У тебя выработалась отличная профессиональная реакция! Так что — это и есть та самая Женя?
Я пожала плечами:
— Не знаю. Я уже ни в чем не уверена. То есть она на нее совершенно не похожа… Женя была сутулая и невзрачная, а эта очень даже ничего… С другой стороны, вряд ли Стас Руденко, при всех его данных, стал бы проводить время с сутулой уродиной… И, судя по подслушанному разговору в квартире, должна была быть именно Женя…
— Выходит, у Гусаровых она старательно играла роль, нарочно изображала из себя законченную уродку, — проговорил Саша, осторожно выглядывая из-за рулевой колонки.
Бежевые «Жигули» Натальи Ивановны плавно тронулись с места.
— Ну, родная, не подведи! — прошептал Саша и плавно повернул ключ в зажигании.
Мотор усовестился и ровно заурчал.
— По-моему, у тебя машина все понимает и скоро заговорит!
— Еще бы! — Шурик ласково погладил торпеду. — Я с ней столько вожусь, сколько самые лучшие родители не возятся со своим чадом! Она скоро научится не только говорить, но читать и писать!
Свернув за угол и выехав на улицу Егорова, мы не увидели бежевых «Жигулей».
— Куда же она подевалась? — растерянно проговорила я.
— Ничего, — Саша достал из «бардачка» что-то вроде плеера и надел на ухо клипсу наушника, — микрофон, который я прицепил к ее машине, можно использовать как радиомаяк.
Он покрутил ручки на своем плеере и уверенно повернул направо, в арку проходного двора. Через этот двор мы выехали на соседнюю улицу и действительно увидели впереди знакомую бежевую машину.
Стараясь не сокращать дистанцию, Шурик ехал за нашим подозрительным объектом.
Мы снова выехали на Московский проспект, проехали по нему несколько кварталов. Бежевая машина остановилась возле входа в сад «Олимпия». Девица в платке и черных очках вышла из машины, огляделась по сторонам и скрылась в воротах сада.
Шурик припарковал наш «жигуль» неподалеку, и мы устремились за девицей.
По центральной аллее неторопливо прогуливались молодые мамы с колясками, на скамейках небольшими группами кучковались пенсионеры, обсуждая две самые насущные темы — погоду и политику, по газонам носились спущенные с поводка собаки. В центре города не так уж много зеленых островков, и окрестные жители вовсю пользовались чахлой зеленью сада.
Пройдя по главной аллее, мы не увидели нашу таинственную незнакомку. Шурик свернул на одну из боковых дорожек.
Здесь, на уединенных скамейках, в стороне от назойливых пенсионеров, сидели в основном влюбленные парочки, воркуя и целуясь.
В дальнем конце дорожки мы заметили знакомый силуэт — платок и черные очки, явно лишние в полутьме тенистой аллеи. Девица в одиночестве сидела на скамейке, время от времени поглядывая на часы.
Шурик схватил меня за руку:
— Ближе подходить нельзя — спугнем!
По дорожке, спиной к нам, шел высокий, слегка сутулый мужчина. Поравнявшись с интересующей нас особой, он с независимым видом сел на скамейку. Мы находились слишком далеко, чтобы разглядеть его лицо, тем более что ракурс был очень неудобным.
Шурик озабоченно поглядел по сторонам.
Мимо нас по аллее ехал на самокате жизнерадостный гражданин семи-восьми лет в ярко-оранжевой футболке с непатриотичной надписью «Я люблю Нью-Йорк».
— Эй, пацан! — окликнул его Шурик. — А мороженое ты тоже любишь?
— Чего? — переспросил мальчишка, резко затормозив.
— Мороженое любишь? — повторил мой напарник.
— Но никуда с незнакомыми людьми не пойду! — решительно заявил представитель юного поколения.
— Это ты правильно делаешь, — одобрил его Шурик, — с незнакомыми никуда ходить нельзя. Только я тебе и не предлагаю никуда идти. Ты просто сделай для нас одно дело, и получишь на мороженое.
— Смотря какое дело! — Мальчишка смотрел на нас по-прежнему подозрительно. — Только я из сада все равно никуда не пойду, а то мне от Светки достанется!
При этом он покосился на ближнюю скамейку, где худенькая белобрысая девушка лет семнадцати в мини-юбке увлеченно целовалась с долговязым парнем в коже и заклепках.
— Не волнуйся. — Шурик наклонился к юному дарованию и вкратце изложил несложные инструкции.
— Клево! — восхитился мальчуган. — Как в шпионском кино!
— Ну, значит, договорились?
— Только на два мороженых, — твердо заявил подрастающий бизнесмен, — и хороших, финских.
— Идет, — кивнул Шурик.
Мальчишка ловко вскочил на самокат и с самым лихим видом помчался по дорожке. Поравнявшись с дальней скамейкой, где сидела интересующая нас девица в черных очках со своим загадочным собеседником, самокат неожиданно со скрежетом затормозил. Лихой наездник соскочил с него, перевернул свое неожиданно отказавшее транспортное средство и с озабоченным видом принялся за ремонт.
Шурик протянул мне один из наушников.
Теперь мы вместе могли слушать разговор, который передавал микрофон, прикрепленный к самокату сообразительного мальчугана.
— Что за самодеятельность, — говорил мужской голос, сухой и недовольный, — ведь я тебе ясно сказал — еще три дня мы не должны выходить на связь. Ты что, не понимаешь, насколько это опасно?
