Приближались майские праздники, и он уже предвкушал всякий вздор типа маленького пикника с шашлыками на благодатном, заросшем кустарником берегу Роси. Но тут его ждало неожиданное разочарование. Оказалось, что у нее есть масса не слишком приятных, сугубо деревенских обязательств: посадка картошки, помощь в побелке старой бабушкиной хаты. В какое-то мгновение он подумал оставить ее в покое, но странная тоска не выпускала его из своих тисков. Да и чем ему тут, в Черкассах, заниматься – лежать на диване?! Когда же этот бравый боевой офицер вдруг ощутил, что девушка может ускользнуть из его поля зрения навсегда, в груди возникла тупая боль, как от пули, рикошетом зацепившей бронежилет. И мужчина, привыкший брать ситуацию за горло, неожиданно выступил с предложением: он поедет с ней и поможет. Он свободен, ему с ней интересно, почему бы и нет?! Оксана удивилась: ее брови выразительно вздернулись, впервые в глазах приоткрылись шторы, выпустив наружу сверкающую роскошную бирюзу. Она помедлила с ответом, видно, что в ней боролась вчерашняя мученица с просыпающейся принцессой. И тут Игорь настоял на своем: если она колеблется из-за того, что скажут люди, то он сумеет быть настолько деликатным, чтобы не бросить на нее тень. И она согласилась… Комбат мог торжествовать победу. А ведь они даже ни разу не целовались!
Офицерской смекалкой и патентованным, присущим сугубо людям в погонах поведением Игорь уверенно переборол мнительность и предвзятую настороженность женщин – матери и бабушки. Мужской дух в их доме был забыт давным-давно: отец Оксаны умер лет восемь или девять тому назад. То было стойкое, бесподобно гордое женское сообщество, привыкшее сажать весной и копать под осень картошку, а долгими зимними вечерами задумчиво вышивать крестом картины, в тканевые рисунки которых переходила баснословная энергетика терпеливого славянского духа. В комнатах небольшого одноэтажного домика он уже видел несколько таких вышивок; одна из них, с видом украинской деревни, унесла его в мир сильных ощущений. Выбеленные хатки, укрытые соломенными крышами; приветливая криница; колоритный казак в сорочке и шароварах с бандурой в руках выводит свою вечную песнь. Усы его свисают, почти достигая струн, и повсюду простор, пространство свободы и везде много света, счастливой вибрации умиротворенного бытия. «Что и говорить, умели тут, на этой земле, решать любые задачи, тянуть любую лямку и не корить судьбу», – думал украинский офицер российской армии, заглядывая в глубь времен, в корневую систему народа, к которому неразрывно принадлежал… И эти смиренно-горделивые женщины, как три монахини, стали вдруг ему близки. Игорю казалось, что он приоткрыл завесу, скрывающую от него Оксану. Вот почему она лишена воздушной мечтательности, впрочем, как и он сам!
Игорь вместе с женским обществом с наслаждением отдавался привычной физической работе, порой ловя на себе тайные, несколько недоверчивые взгляды матери Оксаны и восхищенные, украдкой брошенные, томные выстрелы зажигающихся, пламенеющих в эти мгновения глаз самой Оксаны. «Ах ты ж, бисова кров!» – шамкала, вытаращившись на него, старушка, обнажая при этом несколько оставшихся в пустом рту гнилых зубов. И в глазах трех женщин Игорь, словно в волшебном зеркале, видел себя рыцарем, чувствовал героем, открывшим жизнь на неизведанном, таинственном, считавшемся необитаемым острове. Игорь переводил взгляд на аккуратно подправленный забор, тщательно выметенный двор, на дремлющего, перекошенного временем пса, кажется, такого же старого, как эта бабка, и изумлялся: откуда в этих украинских женщинах столько энергии, духа жизни и умиротворения? Это совсем не то, что он видел на курсантских переходах от Рязани до Селец, где даже в священном есенинском Константинове, утопающем весной и осенью в земляной каше, его поражали покосившиеся заборы и пугающие полузоологическим бытом и зарослями сорняка дворы. Да что там в области?! И в самой Рязани, если нырнуть в глубь дворов, то в сотне метров от центра можно обнаружить облупившиеся стены, вонючие свалки, словно в них угодила бомба, и шарящее там облезлое, бесноватое кошачье племя…
Когда же после посадки картошки в один день вместо трех он отведал настоящих украинских коржей с маком, растертым неутомимой бабулей в глиняной ступке, он почувствовал себя по-настоящему счастливым. Матери он тоже определенно понравился, и она после трех украинских чарок горилки уж радостно кудахтала и выглядела куда более хлопотливой, чем в первые часы знакомства. Игорь осведомился, все ли есть для побелки хаты и владеет ли Оксана этим немудреным ремеслом. Получив утвердительный ответ, он с неожиданной, наповал сражающей уверенностью заявил, что вдвоем они великолепно справятся с задачей. На нахмурившемся лице матери сначала отразилась растерянность, но после того как бабка с мечтательно-глуповатой миной прогнусавила: «Нехай даги йдуть, caмi впораються», – дело было улажено. Оксана, не меняя выражения лица, так профессионально сыграла в молчанку, что Игорь сам ни за что не догадался бы, желает ли она дальнейшего развития событий именно по такому сценарию.
5
За ней было забавно наблюдать, она оказалась неожиданно ловкой, хотя и невыносимо сметной в широких домашних шароварах с мило оттопыренными задом и коленями. Была она в них теперь похожа на пушистого зверька, юркого, игривого и потешного; уж ничего, кажется, не осталось от недавней скованности, робости и мрачности. И ее лицо, на котором солнечные блики высвечивали то насмешливое выражение, то глубокую сосредоточенность, а то и безмятежную улыбку, преобразилось, став живым и удивительно подвижным. Временами Оксана казалась ему воинственной амазонкой, а временами – кроткой монахиней, и он поражался этим переменам. А еще более изумлялся перемене, которая произошла в нем самом, в том, как он стал принимать эту простую сельскую девушку, не стремящуюся сорвать с неба звезд. Игорь украдкой всматривался в нее, слегка забрызганную бледно-серыми пятнами белил, и думал, что сейчас, когда они остались только вдвоем, она вдруг стала невыразимо влекущей и желанной. «Ангел, истинно мой ангел, – повторял он мысленно, приближаясь к девушке, – эта полетит на край света и останется рядом, вытерпит все». Она повернулась к нему с широко раскрытыми глазами, в которых задорно и пригласительно играла морская волна. И опять Игоря охватила пьянящая власть ее запаха, смешанная с ароматом растущего неподалеку абрикоса. Ему теперь уже было глубоко наплевать на дарованную Богом способность улавливать различные химические соединения, он просто чувствовал невыносимую сладость от считываемой собственным обонянием информации. С ним происходило что-то невероятное, колдовская магия ее запаха расслабляла его, делала податливым и в то же время наэлектризованным, и у него не было ни сил, ни желания бороться с этим обволакивающим ощущением. Оксана вся была соткана из тончайшего цветения буйной весны, и этот аромат был во сто крат сильнее строительного, белильного запаха, ненавязчиво вплетенного в общую картину. Когда Игорь приближался к ней, волшебным образом улетучился и вездесущий едкоприторный, смешанный с мышиным запах затхлой старой хаты. В нем же проснулось ошеломляющее вожделение, запоздалое, долго пробуждаемое, как будто вытопленное жаром из вечных льдов и потому безумное, настойчивое и очень сильное. Игорь изловчился и приблизился к ее почти детским круглым щечкам с едва видимым розоватым пушком, тихо поцеловал их. Коснулся кончиком носа ее носика, оказавшегося холодным и немного влажным, как у котенка. Затем окончательно привлек ее к себе в объятия, ощутив прилив горячей энергии упругого юного тела под рабочей одеждой, твердую грудь, тугие бедра… Страсть в один миг зажгла его всего, подобно факелу, и огненнопунцовые губы их напряженно слились в восторженном и немного диком поцелуе, наполняющим их отношения новым, сакральным смыслом. Трогательная девичья дрожь и пленяющая истома дополнили чародейством картину их сближения. Он удивился, что им совсем не нужно было слов, как будто они знали друг друга долгие годы и все уже давно было обговорено. Украшенная новыми ощущениями действительность казалась теперь столь же ясной, как бездонность небесного свода, зелень травы или восторг при виде распускающихся деревьев. И в нем проснулась старая, давно возникшая в подсознании мысль, которую он всегда держал взаперти и только теперь позволил выйти наружу: он тайно мечтал не просто о семье, но о такой семье, которая будет никак не слабее, не хуже, чем у его старого друга Алексея. И вот контуры именно такой семьи, о которой он мечтал со всей страстью своей устремленной натуры, показались ясно, как репродукция Джоконды у бабушки около печки. Точно какое-то движение небес сообщило ему: это именно та девочка, именно тот человек, что будет с тобой до конца и оценит в твоих скупых жестах всю глубину мужского начала, которое только может быть у настоящего солдата.
