Я стал часто просыпаться в холодном поту и вопрошал себя: «А что же дальше? Как мне жить дальше?» При этом меня охватывал дикий, животный ужас. Я бесновался от презрения к собственной персоне. Я всерьез подумал о петле, которую легко было приладить к лесенке Мазуренко. Может быть, меня остановил стыд перед живыми или жажда искупления. Не знаю, но я выжил…
Моих тайн не знал никто. Мое тело по-прежнему действовало, инстинкты заставляли его жить отдельно от души, а потеря смысла и ценности жизни сделала меня свирепым и непримиримым…
Поддерживая в себе энергию бойца, я иногда бесчувственно участвовал в тюремных разборках. Словно повинуясь смутному внутреннему голосу, я заморозил себя до поры… Быстро ржавеющий механизм, когда-то отменно налаженный, но теперь лишенный пульта управления…»
Лантаров оторвался от тетради. Тот человек, о котором он читал, был совсем другой, ничем не напоминающий этого. Кирилл положил тетради на место и поковылял исследовать книжные полки. Кумачового цвета альбом – добротный, аляповато разрисованный, настоящий шедевр советского времени… Лантаров руками стер с него пыль и прочитал: «Рязанское воздушно-десантное командное училище имени Ленинского комсомола». «Да, помпезно, – с иронией, как о чем-то дремучем, подумал Кирилл, – у нас в КИМО куда проще было». Как зачарованный, он рассматривал фотографии Шуры. Вот он с увесистым гранатометом в руках. А вот с танковым пулеметом на броне боевых машин. В альбоме Шура был совсем другим – наглым и одержимым. С молодым, до предела воинственным, ожесточенным лицом. «Вот это да! – восклицал Лантаров то и дело, листая страницы и поражаясь изменениям. – Но от него же и трети не осталось! Откуда взялись кроткие глаза щедрого и терпеливого отшельника?!» На фотографиях он видел неумолимого бойца с ястребиным взглядом, не человека – машину, затянутую в корсет натренированных мышц. Способность убивать была ясно написана на бронзовом, выжженном войной лице. На внутренней стороне обложки красовалась яркая надпись: «Воин должен учиться одной-единственной вещи: смотреть в глаза смерти без всякого трепета. Цукахара Бокуден, знаменитый японский фехтовальщик ХVІ века».
5
– Шура, расскажи мне подробнее о йоге, что это вообще такое?
Шура улыбнулся удовлетворенно. «Видишь, парень, все получается, как я говорил», – выразительно говорила мимика его лица.
Со времени первой попытки ходить прошло полторы недели. Снег подтаял на лесной поляне, стал грязно-черным. Еще четыре попытки не увенчались успехом. Лантаров не сломал ничего. Но он просто боялся сделать шаг, не чувствовал ног, как ни силился. И снова стал падать духом. Шура же, уловив этот момент, убедил своего юного друга ужесточить требования к образу жизни. И Лантаров согласился. Не век же торчать в этом заброшенном лесу! Он твердо решил, что выдержит, в ином случае – не стоит и жить на свете! Кому нужен двадцатипятилетний инвалид, неспособный передвигаться на собственных ногах? Для него такой исход стал бы концом света.
Отныне он стал просыпаться вместе с Шурой в половине пятого утра. Минут двадцать Шура возился с печью, затем ставил электрочайник, еще двадцать минут у них уходило на различные очистительные процедуры. В половине шестого они начинали практику в маленькой комнате. Крепкий травяной чай пили там же. Шура учил его сидеть ровно и дышать длинным глубоким дыханием. Они договорились, что начинающий практик сосредоточится на ясном визуальном представлении своего самостоятельного передвижения без костылей. При этом будет выполнять несколько простых физических упражнений. Например, сидеть, опершись спиной о стену и стараясь наклониться как можно дальше вперед.
– Тебя не должно заботить, что твоя грудь еще не достает до колен, тянуться, но не доводить тело до настоящей боли. Запомни: усилия без насилия. Расслабление вместо напряжения.
– А если не получится? – Непослушные мысли Кирилла постоянно убегали куда-то, не позволяя сосредоточиться.
– Тогда пробуй дышать глубоко и как можно реже и сконцентрируй внимание на дыхании.
Упражнений было не больше четырех, но Лантаров быстро выбивался из сил. Тогда он отдыхал часа полтора на лежаке. Наблюдал, как молчаливо и отрешенно выполняет задуманное Шура. Как это он может так долго сохранять концентрацию, как все это не надоедает ему? Зачем ему все это?
Словно предвосхищая вопросы ученика, Шура говорил ему:
– Дыхание – мостик между телом и духом. Дыханием можно контролировать эмоции.
«Ну да! Как тут, черт возьми, контролировать, когда мозги не слушаются?! Бред какой-то!»
Шура напутствовал его фразами, которые, наверное, считал чудодейственными:
– Воздействуя на тело, человек способен менять свои психические состояния. Мудрецы небезосновательно утверждают: человек мыслит, используя не только мозг, но и тело.
«Как человек может мыслить телом, ума не приложу?» – думал он и считал бы это непроходимой глупостью, если бы не убеждался ежедневно, что сам Шура предельно уравновешен, наполнен до краев непрошибаемым спокойствием, здоров, гибок, силен и умеет радоваться жизни. Таким аргументам противопоставить было нечего.
Не меньше изменений произошло и в пище.
– Я тебе уже говорил, что мы есть то, что едим? – спросил наставник.
– Кажется, говорил… – проронил Кирилл неуверенно.
Шура дружелюбно улыбнулся, глядя ему прямо в глаза.
– Тогда повторю еще раз: мы есть то, что мы едим. Большинство недугов можно вылечить при помощи таких простых вещей, как завтрак, обед и ужин.
– Слышали бы это врачи, они бы подвесили тебя на столбе без суда и следствия… – в шутку заметил Лантаров.
– Я им давно об этом не говорю, – парировал Шура, – но продвинутые врачи об этом сами хорошо знают. Просто не в их интересах распространяться. Так вот, ты готов ради здоровья попробовать?
Лантаров махнул рукой – мол, давай…
Сырая диета оказалась делом непростым, особенно в начале весны. Шура накупил хорошо сохранившиеся овощи: морковь, свеклу, капусту, лук, чеснок и еще много того, что дает земля. С этого дня он перестал варить супы, фасоль или рис, переведя Лантарова и себя самого исключительно на сырые продукты. Разумеется, ни мяса, ни рыбы, ни яиц. Хозяин дома с гордостью демонстрировал в ящиках, переложенных стружкой, отлично сохранившиеся яблоки, груши. Он добавил, что орехов заготовил немерено, а грибов – вообще на несколько лет. А еще – семена льна и кунжута тоже закупил.
Первые несколько дней питаться столь странным и непривычным способом было терпимо и любопытно. Он даже ощутил появление небывалой легкости в теле, но слабость все равно не исчезала, как не проходил и страх перед первым шагом. Зато появилось неприятное, щемящее чувство голода, медленно подтачивающее веру в феномен оздоровления. Кроме голода возникло яростное, неистребимое желание съесть горячего супа или похлебать мясного бульона. В лесном жилище он ни разу не попробовал мяса, а бобовые, картофель и капуста вызывали отвращение. «Ну как можно самого себя посадить на тюремную пайку», – думал он, проклиная вкусы Шуры. И Лантаров, скуля в тишине, уже через неделю горько жалел о данном наставнику обещании терпеть. Особенно раздражала его необходимость грызть пророщенные зерна злаковых и сырые крупы, которые Шура несколько часов выдерживал в воде. «Я тебе что, птичка, чтобы клевать зерна?» – возмущался он, решительно отодвигая тарелку. Но Шура оставался непоколебим. «Смотри на это как на лекарство. Это только первое время так трудно, потом будешь счастлив от такого питания», – приговаривал он. Правда, под напором нытья Лантарова несколько раз он выдавал ему по куску черного ржаного хлеба, густо политого кунжутным маслом и плотно усыпанного семенами льна. Замечая при этом, что запасы хлеба пополнять он больше не будет. «Дурень ты, дурень, – думал Лантаров, радостно, по-собачьи заглатывая сытный хлеб и закатывая глаза от удовольствия. – Я буду счастлив, когда сбегу от тебя своими ногами да напьюсь вискарика под бараньи ребрышки». Шура позволял ему днем есть вдоволь сушеных фруктов или хорошо сохранившихся в холодном подполе яблок, но Лантарову казалось, что этим он никогда не наестся. Изюм и курага как великие деликатесы выдавались к чаю в определенном количестве и в определенные дни. Финики – на праздники, как шутил Шура. В воскресенье он обыкновенно извлекал их из погребка, иногда прибавляя даже по парочке сушеных сладких бананов. А вот с орехами, самыми разными, – никаких ограничений не существовало, и Лантаров буквально спасался ими, как он полагал, от голодной смерти. Чай оставался единственным горячим блюдом в их рационе, но и его Шура грозился исключить, как только Лантаров привыкнет пить простую холодную воду из колодца. Через полторы недели Лантаров был уверен, что бросит все эти издевательства над организмом к чертовой матери. И только тот факт, что Шура сам неукоснительно следовал всем этим правилам, поддерживал его на плаву. «Кирилл, в тебе вопит ужаленная плоть, это действие эмоциональной и физической зависимости от прежней, токсичной пищи. Ты должен это понять и перебороть волей», – твердил ему Шура. Лантаров верил и не верил. Да, ему нужен был пример, без присутствия Шуры он не выдержал бы и дня. «Человек слаб по своей сути, я слаб, ну и что? – думал Лантаров, борясь со своими пораженческими настроениями. – Как только этот Шура победил? Сам?»
