– Доктор, это мое частное мнение.
– Совершенно верно. Весь народ одобряет присоединение Крыма, а у вас на этот счет частное мнение. То есть у вас антинародное мышление. Дальше: вы путешествуете во времени и описываете это так подробно, что, читая, я отнес это к банальным шизофреническим галлюцинациям смешанного типа – вербальным, слуховым и зрительным. Но теперь пришла ваша сопроводительная из СИЗО… Кстати, за что вас туда посадили?
– Доктор, мне не нравится этот разговор. Сначала на основе моего романа мне пришили вымышленное воровство музейной «Волги», а теперь вы пытаетесь пришить мне шизофрению и антинародное мышление. Я нормальный и совершенно здоровый человек.
– С вашей точки зрения, – уточнил он с нажимом на слове «вашей». – Знаете, у нас тут находится тысяча восемьсот психов, и все они до единого считают себя нормальными и здоровыми людьми. Но нормальные люди не путешествуют во времени, не пишут сценарии о советских диссидентах и не снимают фильмы в две тысячи двадцать четвертом году. А вы… Вот, здесь написано: «В разговоре со своим адвокатом утверждал, что побывал в будущем, снял там фильм, и в обмен на этот фильм требовал своего освобождения». Как, по-вашему, нормальный человек станет выставлять такие условия?
Я молчал, не зная, что возразить. А он дожимал:
– На вас форма и погоны майора. Вы действительно майор Российской армии? А? Отвечайте, не бойтесь. Вы майор Российской армии?
– Ну, вообще-то нет. Но…
– Без «но»! – перебил он. – Если вы надели эту форму, значит, выдаете себя за майора Российской армии. В таком случае чем вы отличаетесь от гражданина Акопяна, который выдает себя за Владимира Ильича Ленина и требует ленинскую кепку? А? Кстати, где вы взяли эту форму?
Я понял, что пора, пока не поздно, защищаться всерьез.
– Понимаете, доктор. Я был на фронте…
– На каком? – Он подался всем телом вперед ко мне, точно так же, как Сафонов в ресторане «Village Kitchen», когда тот ловил меня на волговские коврики. – На каком? Я слушаю.
– На Первом Украинском, – ответил я, уже понимая, что топлю сам себя.
– Замечательно! – воскликнул он и повернулся к монитору компьютера, быстро набрал в поиске «Первый Украинский фронт» и уверенно ударил по клавише «enter». – Пожалуйста! Читаем в Википедии: «Первый Украинский фронт – оперативно-стратегическое объединение советских войск в Великой Отечественной войне. Образован на юго-западном направлении двадцатого октября тысяча девятьсот сорок третьего года на основании приказа Ставки ВГК от шестнадцатого октября сорок третьего года. Десятого июня тысяча девятьсот сорок пятого года был расформирован». А сейчас две тысячи четырнадцатый. Так вы принимали участие в Великой Отечественной войне?
Я молчал. Этот тип своим показным доброжелательством и интеллигентностью втянул меня в разговор, но чем больше я говорил, тем глубже топил сам себя.
Он, однако, настаивал:
– Так принимали или нет?
– Доктор, – сказал я, – будучи гражданином Российской Федерации, членом Союза кинематографистов и Общественного совета Московской городской прокуратуры, я имею право знать, на каком основании вы сейчас устроили мне психологическую экспертизу. Ни я, ни мои родственники к вам за этим не обращались.
– А вот, – он поднял из папки лист бумаги с формой СИЗО, – на основании служебного письма из СИЗО № 64. Здесь написано: «Требует освобождения в обмен на фильм, который он якобы снял в 2024 году», «утверждает, что путешествует во времени», «носит форму майора Российской армии». Этого достаточно для любого принудительного лечения. Но я вижу, что вы интеллигентный и в данную минуту совершенно здравомыслящий человек. Прошу! – Он протянул мне какую-то бумагу с напечатанным на ней текстом и спросил: – Подпишете заявление о добровольном лечении? Или будем оформлять принудительное?
Только теперь я понял всю его сучью игру и горестно усмехнулся:
– Уважаемый Мирон Васильевич. Не знаю, каким я буду после вашего принудительного лечения, но в данный момент, будучи здравомыслящим, я ничего подписывать не стану. Иначе вы меня тут запрете на вiки, как говорят украинцы, повiки.
Он усмехнулся:
– А вы знаете украинский? Моя мать кореянка, но мiй батько с Полтавщины.
– А я с Первого Украинского фронта.
– Понятно, – сказал он и нажал кнопку селектора. – Стелла Ажановна, санитаров.
3
Я проснулся от боли в левой ягодице. Правая тоже была исколота, но левая болела острее, последним уколом. В голове вата, затылок тяжелый, залит свинцом. Во рту всё обложено сухой противной горечью. Мысли короткие, рваные, тающие. Что мне колют?
Вокруг была госпитальная тишина, но я уже знал, что она обманчива. Во ВГИКе нам по истории кино показывали знаменитый фильм Милаша Формана «Пролетая над гнездом кукушки» об американской психушке. Там пациентов, нарушающих дисциплину, воспитывали электрошоком. В нашей больнице доктор Браузер пошел дальше – при поступлении нового больного ему в течение недели ежедневно колют ноотропный препарат пиритинол, нейролептик с антипсихотическим действием аминазин, транквилизаторы диазепам или кассадан и нормотимик финлепсин, стабилизатор аффекта. При этом чаще всего применяется не монотерапия, а комплексная. В результате больной становится тих, как мышь, и передвигается – если передвигается – мелкими скользящими шажками.
Я открыл глаза. Надо мной был высокий белый потолок с красивой лепниной и черными, выпуклыми, прозрачными колпачками видеокамер. Когда-то в этой просторной овальной зале были великосветские балы, а теперь тут четырьмя рядами стояли семьдесят четыре койки. Мой любимый Михаил Афанасьевич был нереально добр к Мастеру и к поэту Ивану Бездомному, наградив каждого из них отдельной палатой в психушке. Во всяком случае, в местах «врачебного пользования душевнобольных арестантов» такого не существует и вряд ли когда-нибудь существовало. Я осторожно скосил глаза. Главное – как можно дольше не шевелиться! Хотя, наверное, приближался полдень, и за высокими дворцовыми окнами тихим серпантином падали первые декабрьские снежинки, почти все койки были заняты спящими или дремлющими психами, с головой укрытыми серыми солдатскими одеялами. Только в дальнем «культурном уголке» компания психов-старожилов совершенно беззвучно играла в лото за столом, накрытым толстым суконным одеялом. Я вспомнил еще один фильм по истории кино – «Blowup» Микеланджело Антониони. Там два мима совершенно беззвучно, без мяча и без ракеток, играли в теннис. А эти играли в лото, на пальцах показывая друг другу выпавшие цифры.
Шевелиться нельзя, чтобы не привлечь к себе внимания дежурной медсестры и санитаров, которые надзирают за нашими койками через видеокамеры из ординаторской и своей дежурки. Можно, конечно, встать, чтобы тихим скользящим шагом пойти в туалет или таким же скользящим шагом прогуляться по проходу меж койками и постоять над играющими в лото. Но – и только. Любое нарушение тишины и отклонение от стандартных правил поведения карается таким болезненным уколом, что электрошок, которым в фильме Формана «успокаивают» Джека Николсона, покажется вам простым укусом комара.
