Сидя под грибком в парусиновом шезлонге, я оторопело смотрел на это явно завихрявшееся вокруг нас скопище дразнящей женской плоти, когда Закоев, усмехнувшись, сказал:
– Это наша главная беда. Медицина может делать женщин молодыми, но не может дать им мужчин. Нету мужчин, панимаешь?
– Нет. А куда они делись?
– На войне пагибли! Разве ты не знаешь – на Первой мировой пятнадцать миллионов пагибли. На Второй мировой – тридцать миллионов! А на Третьей – сорок два!
– А была Третья мировая?
– Не было! – спохватился он. – Ничего я тебе не говорил. Не было!.. – И добавил после паузы: – Сейчас самый прибыльный бизнес – женские секс-туры в прошлые века, когда мужчин было больше женщин. Из-за женщин даже на дуэлях дрались! А теперь у нас всё наоборот…
Тут из небольшого, на манер хижины, бара-бунгало выбежали одетые только в плавки и купальники Серега Акимов, Маша Климова и моя Алена. Громко смеясь, они босиком пробежали по песку и с ходу ринулись в воду, взметнув в воздух всплески радужных брызг.
– Пошли! – сказал Закоев и побежал за ними.
Я хотел податься следом, но какая-то странная слабость, шум в голове и стеснение в груди и дыхании вдруг сковали меня так, что я невольно откинулся спиной к спинке шезлонга и закрыл глаза. Через минуту босые ноги прошелестели по песку, и голос Алены прорвался сквозь гул в голове:
– Антон, что с тобой?
Я открыл глаза:
– Не знаю…
Она стояла рядом, на расстоянии вытянутой руки – юная, сдобно-прекрасная в бирюзовом купальнике, полным ее крупной грудью и налитыми, как яблоки, ягодицами, и с мокрыми рыжими волосами, упавшими на ее плечи в таких родных конопушках. Радужные капли воды стекали по ее животу и высоким ногам.
Но даже протянуть к ней руку у меня вдруг не стало сил.
Она обеспокоенно присела рядом и взяла мою руку в запястье, прижала пальцами. И вдруг крикнула спешащим от воды Закоеву, Акимову и Маше:
– «Скорую»! Он теряет пульс!
– «Скорая» не поможет, – сказал, подходя, Закоев.
– Почему? – разом спросили Маша и Алена.
– Его выталкивает из нашего времени. Я ему гаворил – он не может тут находиться. Это как кессонная балезнь…
Я и сам это чувствовал. В ранней юности, когда я еще не умел плавать, но, храбрясь перед девчонками, лихо нырнул с мола сочинского санатория имени Фрунзе, я вдруг понял, что всё, мне не выплыть – глубина стискивает грудь, в голове гудит, а дыхалка кончилась, и руки бессильно барахтаются в воде. Каждый утопленник наверняка знает, что наше тело легче воды, и вода вытолкнет его на поверхность, но паника в мозгах не позволяет ему сделать пару правильных движений, и в результате вода выталкивает на поверхность уже покойника. Наверное, что-то подобное происходило со мной – материя «пространство – время» 2034 года обнаружила в своем теле чужеродный микроб по имени Антон Пашин и атаковала меня, убийственно выдавливая из себя всеми доступными ей средствами – повышением давления, отключением кислорода и даже резким понижением температуры.
Но если тогда, в санатории имени Фрунзе, меня, нахлебавшегося, вытащили на берег спасатели, то здесь никаких спасателей от Времени не было, да и быть не могло.
Солнце погасло в моих глазах, грудь разорвало каким-то внутренним ядерным взрывом, и я потерял сознание.
Часть третья. 2024. Десантники своих не бросают
1
Я очнулся от воя летящего в меня артиллерийского снаряда и понял, что всё, это конец, сейчас убьет.
Но если вы слышите летящий на вас снаряд, то, скорей всего, останетесь живы. Снаряд ухнул где-то совсем рядом, земля сотряслась, и меня разом и подкинуло вверх, и накрыло комьями чернозема вперемешку с острой вишневой щепой. Это артиллерия противника терзала знаменитые вишневые сады Полтавщины. Правая рука почему-то не слушалась, но левой я убрал с лица грязь и открыл глаза. Я лежал на дне глубокой воронки, а надо мной стоял щуплый молоденький ефрейтор в грязном хэбэ и каске и, не обращая внимания на артиллерийскую канонаду, громко вещал в микрофон:
– Я «Маяк», я «Маяк»! Я веду репортаж с передней линии фронта. Наши танки прорвали оборону укропов и победно движутся к Киеву. Мы наступаем! До Киева всего триста километров!..
Тут он заметил, что я пошевелился, прервал свой репортаж и нагнулся ко мне:
– Товарищ капитан, вы живы?
– Где я? Ты кто?
– Товарищ капитан, вы живы! Живы! – радостно завопил он. – Боже мой, вас только контузило! А я-то думал – я один остался!..
– Где мы? – повторил я. – Ты кто?
– Мы на Украинском фронте. Это Хорол, Полтавская область. До Киева триста километров. Я ваш стажер, ефрейтор Саша Кириллов, прямо из Литинститута.
– А я кто?
Он удивился:
– Вы? А, ну да, вас же контузило. Вы капитан Пашин Антон Игоревич, заведующий фронтовой редакцией радиостанции «Вперед, за Родину!»…
– А какой сейчас год?
– Две тысячи двадцать четвертый…
Тут где-то вверху снова угрожающе завыла приближающаяся мина, и Саша героически рухнул на меня, укрыв своим телом от очередной порции чернозема и растерзанных вишневых веток. Лежа под ним, я стал соображать: если сейчас 2024-й, то мне уже 56 лет, в этом возрасте не призывают в армию…
– Вот суки, укропы! – выругался мой стажер, сев рядом со мной на дне воронки и отряхиваясь от земли и белых вишневых цветов. – Шмаляют и шмаляют, гады! Даже садов своих не жалеют! Теперь вы сами будете вести репортаж или как?
– Или как… – усмехнулся я. – Помоги сесть. Правая рука не фурычит.
Но посадить меня он не успел – воздух наполнился ревом танковых двигателей и гарью солярки, земля задрожала, и стенки нашей воронки опасно потрескались и посыпались комьями.
– Наши! – крикнул мне в ухо Саша. – Танки на Киев!
Судя по оглушающему реву, это шла сотня, если не больше, новеньких Т-97, только сошедших с конвейера Уральского вагонзавода. И шли они на немыслимой в наше время скорости – 90, а то и 100 километров в час! А не успели мы откашляться вслед этой ушедшей на запад колонне, как с неба послышался гул тяжелых бомбардировщиков. Саша задрал голову и стал вслух считать красавцев Су-34:
– Шесть… двенадцать… восемнадцать… Капец укропам!
Проводив их восхищенным взглядом, он неумело поддел меня за спину обеими руками и помог сесть, прислонившись плечом к стенке воронки. Я левой рукой потер правую и почувствовал слабую игольчатую боль, словно она давно затекла. Это успокоило, да и Саша сказал:
– Я же смотрю – на вас никакой крови! А вы просто контуженый.
– Сам ты контуженый. И физия в копоти. Давно со мной?
