— Я тоже хочу кое-что показать, — сказал Ахилл и хлопнул в ладоши.
Феникс тут же сослался на усталость и смылся. Он знал, что произойдет через считаные минуты.
Я тоже знал. Я наблюдал эту сцену трижды во время своей подготовки.
В мегарон вошел молодой раб. У него было атлетическое телосложение, ростом он не уступал и Крупному Аяксу, но в глазах парня затаился страх.
— Ты хочешь свободы? — обратился к нему Ахилл.
— Нет, господин, — испуганно ответил раб.
— Тогда я изменю вопрос. Ты хочешь жить?
— Да, господин.
— В том углу мегарона лежат доспехи и оружие. Ты можешь выбрать все, что захочешь, а у меня будет только этот меч. Срази меня, и ты будешь свободен.
Раб вооружился по полной программе. Панцирь закрывал его тело, шлем — голову. В одной руке он держал щит, а в другой меч, который был в два раза длиннее меча Пелида.
Судя по глазам, раб был готов к смерти. Боялся ее, но был готов.
Ахилл пошел на него.
Дэн
Макс вернулся с двумя чашками кофе, и мы снова вонзили свои взгляды в монитор. На экране полковник Трэвис внедрялся в чуждую нам культуру, и мы нервничали.
Кто знает, как поведут себя эти греки. Вдруг они примут его за лжеца и самозванца, кем он в принципе и являлся, и захотят принести его в жертву своим кровожадным богам. Или захотят принести его в жертву по какой-нибудь другой, не менее убедительной для их времен причине. Я, конечно, не дурак, по крайней мере, мне хочется на это надеяться, но даже гений не способен просчитать абсолютно все варианты.
Все прошло нормально. Небольшая доля лести, и Киборг готов был есть с его руки, Дружок целиком доверял суждениям Киборга, а Рыжий с Алкашом настолько пьяны, что готовы были проглотить любую чушь про дары богов.
И уже после того, как из мегарона вынесли тело разрубленного чуть ли не пополам раба, после того, как Ахилл и Патрокл, обняв друг друга за плечи, удалились к себе, после того, как вернувшийся Ликомед проводил гостей в отведенные им покои, сын Лаэрта пришел поговорить с полковником Трэвисом.
Полковник Трэвис
В бытность мою разведчиком мы проходили множество разнообразных спецкурсов, которые и не снились обычным людям даже в кошмарных снах.
Инструкторы накачивали нас виски до такой степени, когда благородный напиток начинал течь у нас из ушей, а после этого проводили тесты на внимательность, логическое мышление, память или просто и без затей устраивали нам проверку рукопашным боем. Порой это было жестоко, но через какое-то время некоторые из нас научились поглощать чудовищные количества алкоголя и при этом сохранять трезвость и в мышлении, и в реакциях.
Не знаю, где учили этому искусству Одиссея, но Диомеда на тех курсах и близко не было. Доблестный ванакт Аргоса храпел во всю мощь своей глотки, а мы с Одиссеем стояли на балконе, глядя на спокойное море и лунную дорожку, бегущую к дворцу, и в голосе Лаэртида не было и сотой доли того опьянения, которое он так удачно сыграл в мегароне.
— Зачем ты здесь, Алекс?
— Что ты имеешь в виду?
— Зачем ты на Скиросе? — спросил Одиссей. — Только не пытайся мне лгать. Лгать такому лжецу, как я, бессмысленно. И я не поверю в сказку, что ты хотел посмотреть вблизи на такого героя, как наш Пелид. Все его геройства либо в будущем, либо в его воображении.
— Я хочу попасть в Троаду, — сказал я. Этому парню лучше не врать. По крайней мере сейчас.
— Зачем тебе наша война?
— Я прибыл издалека, Лаэртид, очень издалека. Ты даже не слышал о той стране, в которой я живу, ибо она лежит слишком далеко отсюда.
— За Гипербореей?
— Да.
— Ты проделал долгий путь.
— Не по своей воле, — сказал я. — Мой правитель направил меня сюда. Он прослышал о грядущей великой войне и хочет, чтобы я стал свидетелем этих событий.
— Но ты и так все видишь, — заметил Одиссей.
— Смотреть издалека — это одно дело, — сказал я. — И совсем другое — смотреть на что-то, находясь внутри этого.
— Но зачем твоему правителю такая информация? Он хочет воевать с нами и послал тебя в качестве лазутчика?
— Поверь, война меж нашими державами невозможна, — сказал я. — Тот путь, что проделал я, не сможет пройти ни одно войско.
И скажите мне, что я вру.
— Ты не врешь, — сказал Одиссей. — А жаль. Какое-то время я думал, что ты подослан правителем Трои, чтобы убить Ахилла. Я бы не стал тебе мешать.
— Вот как?
— Он болен, — сказал Одиссей. — Но я не знаю, как называется эта болезнь. Он убьет меня, по крайней мере попытается меня убить, если я назову его безумным, но он безумен. Он должен был родиться богом, волею Зевса был рожден человеком, однако его мать сделала все, чтобы человеком он так и не стал.
— Ты не боишься быть столь откровенным со мной?
— Нет, — сказал Одиссей. — Не спрашивай почему, я не знаю. Я чувствую людей и чувствую, что могу тебе доверять. И я видел, какими глазами ты смотрел на Ахилла. Он нравится тебе не больше, чем мне.
— Ты прав. Он — зверь.
— Невелик подвиг — убить раба, — сказал Одиссей. — Для того чтобы разрубить человека от плеча до пояса, нужна только сила. Для того чтобы быть героем, одной силы мало. А мальчик хочет быть героем, более великим, чем его отец.
— Такова его судьба.
— Судьбе надо помогать, — сказал Одиссей. — Не судьба делает человека героем, а сам человек. Хотя, на мой взгляд, это самая глупая цель, какая только может быть в жизни, — стать героем. Век героев короток.
— Зато их слава живет в веках.
— Плевать мне на такую славу, — сказал Одиссей, чье имя стало нарицательным и чьи подвиги вошли в легенды. — Я не увижу этой славы, и мне в ней мало прока. Я хочу любить свою жену, видеть, как взрослеет и мужает мой сын, я хочу посмотреть, каким человеком он станет, я хочу увидеть внуков и знать, что мой род, берущий начало от самого Гермеса, будет продолжен.
О том, что по другой линии родоначальником Лаэртида считался сам Зевс, Одиссей скромно умолчал. Или не скромно? Неужели он ставит Гермеса выше его небесного отца?
Одиссея очень беспокоит сын Пелея. Почему?
Удар у Ахилла хороший, это надо признать. Но техники никакой. На оборону он вообще плюет, ну это и понятно, на кой черт ему оборона, если у него броня вместо кожи.
Я с расстояния двух метров видел, как дважды выпады раба, с которым забавлялся Пелид, достигали цели, и оба раза лезвие не рассекало человеческую плоть, а отскакивало от нее, словно натыкаясь на невидимую преграду.
