И ведь не сознавали еще, что самым настоящим отечественным оружием скоро станет именно газовое, но марки «Газпром». Посерьезней игрушечной пукалки…
А теперь трагикомическая история того времени.
Один мой приятель из числа балованных детей перестройки собрался на пару дней в еще Ленинград – конференция.
Газовую копию Browning HP он зачем-то взял с собой. Привык к этой штуке, заткнутой по киношной гангстерско-полицейской манере сзади за пояс брюк.
Зачем было тащить в Ленинград так называемый пистолет? Неизвестно. А зачем он вообще был ему нужен? То-то и оно.
Ну, кроме пугача взял он с собою, как положено удачнику новой жизни, подругу – актриска третьего плана, певица с проникновенным домашним голоском и беззаветная ораторша на всех митингах во всех творческих домах.
Купил билеты в СВ – недорого, если перевести на валюту. Очень кстати недавно в Мюнхене получил гонорар за смелое радиоинтервью, целых пятьсот марок.
Вообще, вагон СВ – «спальный», с двухместными купе – при высоконравственном советском строе (а по части морали строй оставался еще вполне советским и в первые годы перестройки) был единственным местом, где дозволялось провести ночь любовникам. В гостиницах проверяли штампы в паспортах и поселяли только иногородние семейные пары.
А у них имелись семьи – у каждого своя.
Итак, встретились прямо на перроне, возле «Стрелы».
Она для конспирации надела ночью темные очки. Чтобы не узнали. Ума палата.
Так что проводница рассматривала пару с естественным интересом.
Телевидение тогда показывало только дебаты про давние репрессии и недавнюю частную собственность, а делать репортажи из постелей еще не научилось. Поэтому узнать, кто с кем провел ночь в двухместном купе, можно было, только если повезет – как повезло той проводнице.
Впрочем, приятеля моего она не узнала, недостаточно еще мелькал во «Взгляде» – была такая отважная телепередача. Однако успела увидеть остатки мюнхенского гонорара в бумажнике, когда он за постели платил… И актрису узнала, конечно.
Ну, выпили для разгону: она – полбутылки польского Amaretto, тогда этот поддельный ликер во всех ларьках продавался, а он – маленькую бутылку болгарской «Плиски», как бы коньяку, не поддельного, но тоже отвратительного.
Разделись.
И дико поругались без причины. Бывает. Адюльтер напрягает нервы, вот и срыв.
Легли каждый на свою полку, прикрылись простынями и заснули. Часов около двух ночи.
Проснулись примерно в семь – ну, умыться-побриться, помириться, да прямо с вокзала каждый по своим общественно-политическим делам…
Но ожидала их неприятная новость.
Обокрали их.
Дорожные сумки вывернуты, бумажники пусты, денег – только мелочь в карманах.
Главное – пистолета нет. Он оружие, когда штаны снимал, на столик выложил, и Browning, понятное дело, злодеи взяли – дорогая вещь.
А проводница, будучи приведена на место преступления, стоит в дверях и отчетливо улыбается. Если хотите, говорит, по прибытии можно милицию вызвать, данные ваши перепишут, потом к следователю вызовут…
Им, сами понимаете, только совместного вызова к следователю не хватало.
В общем, плюнули и покинули поезд, уже прибывший тем временем в еще Ленинград. Перед тем как выйти, он спросил наглую проводницу, как же воры открыли защелку, которую он перед сном повернул как следует. «А магнитом, – сказала разбойница и вынула из кармана кителя именно сине-красную подковку магнита, из тех, которые все помнят по школьным урокам физики. – Магнитом вот так проведешь, защелка и откроется…»
Денег ссудили питерские друзья, пистолет он потом в очередной заграничной поездке другой купил. «Но осадок, – рассказывал по секрету приятель, – остался. Как представлю себе… Мы лежим голые, а дверь открывается…»
Вскоре после той ночи он расстался – и с актрисой, и с пистолетом. Пистолет кому-то подарил, а дама сама ушла.
…Мы пошли собственным шелковым путем
Итак, продолжу.
Мода на вещи из китайского грубого шелка, превращенного в полукустарных итальянских мастерских в кривоватую, как бы ползущую одежду, была такой же тотальной, как лет за десять до этого мода на джинсовый унисекс. Шелковые рубашки носили все. Дискуссионный политический клуб, в котором среднее ученое звание было «доцент», во время заседания выглядел как гангстерская сходка в Чикаго тридцатых. Особенно строгое следование стилю демонстрировало любимое национальной интеллигенцией еще союзных республик сочетание пестрых шелковых галстуков с темными шелковыми рубашками. Лиловое с зелено-желтым, фиолетовое с кремово-голубым, черное со свекольно-серым…
«За вашу и нашу свободу! Ура!!!»
Самые оголтелые одевались в шелка с ног до головы. Снова стал актуальным анекдот, в предыдущую эпоху рассказывавшийся про джинсовое очумение: «Дантист: “Какие зубы будем ставить? Металлокерамика, платина, золото?” Пациент: “Не жмись, доктор, ставь шелковые!”»
Один из самых энергичных прорабов перестройки (впоследствии крупнейший landlord) Ш. носил брюки, куртку, рубашки и, кажется, плащ из шелка. Всякий раз, увидав его в сиянии этих шелков, я пытался представить себе реакцию на такое безобразие истинных революционеров, с их приказчицкими пиджачками и косоворотками…
Воинственных перестроечных дев, державшихся за принципы – мои принципы, мои! – крепче мужчин, шелковая мода миновала, зато они сполна пережили уродство «вареных» джинсов. Ночью муж, старший научный, варил штаны в кипятке – иногда заодно вторую пару для себя… Под утро стирал их, свернутыми со щебнем, в машине «Вятка». Не до конца они высыхали к вечеру… Но вот уже пестро-пятнистая униформа весталок демократии натянута на крепкие вольнолюбивые формы, и вся депутатская межрегиональная группа совершенно аполитично рассматривает результат…
«Варенки»… Пожалуй, они были еще комичней шелка.
К тому же вся эта красота укладывалась в силуэт, уродующий любую, и самую атлетическую, и самую женственную, фигуру.
Перестроечные штаны справедливо назывались «бананами», а куртки – «пузырями». Красные и зеленые пиджаки, сшитые, на трезвый взгляд, из бракованных шерстяных одеял, не назывались никак, но следовали той же тенденции – сползали с плечей. Черные одеяльные пальто сползали с пиджаков и почти достигали в этом сползании асфальта. Между полами бескрайних пальто и родной землей оставался пробел, в котором были видны скошенные ковбойские каблуки или – по-домашнему – клеенчатые как бы кроссовки с подмятыми задниками. Из кармана пальто торчала антенна тяжелого, как жизнь владельца, радиотелефона, предшественника первых бандитских «мобил».
И поверх всего этого дворового карнавала,
поверх пистолетной стрельбы в подъездах и автоматных очередей, прошивающих насквозь «шестисотые»,
