– Я лечу завтра, – сказал У., – теперь я еврей, так что сначала туда. Говорят, там прекрасная торговля мусором…
Я не знал, что ответить. Честно говоря, я просто боялся – провожавших в Шереметьево демонстративно фотографировали со всеми вытекающими в отдел кадров последствиями.
– Все это продано, – он обвел рукой карельскую березу, – а комнату каким-то образом переписал на свою дочь управдом. Я чист, прощайте, мои любимые развалины…
Мы оба уже были порядочно пьяны, но У. достал из буфета очередную бутылку коньяка…
Утром было сыро, с похмелья трясло. Он выглядел как актер, одетый к какому-то историческому эпизоду: твердая шляпа слегка набок, пенсне, трость, из багажа – только баул. «Пусть найдут там что-нибудь, кроме зубной щетки и подштанников…»
Подъехало такси…
Боже, чего и кого только не было в той нашей стране!
А теперь ее вспоминают тоскливо-серой и пустой, как сплошное дождливое воскресенье.
«Самострок под лэйболами»
Внимательный – и даже не очень – читатель наверняка уже заметил, что эта книга сильно перекошена в мужскую сторону. Как сказал бы более современный автор, в книге не выдержан гендерный баланс, а я к этому добавлю: потому и не выдержан, что автор не современный и, соответственно, подвержен мужскому шовинизму, сексизму и вообще политической некорректности. Признавшему эти пороки, если не преступления, уже ничего не страшно. И я решительно заявляю: книга потому получается мужской, что, вопреки расхожему мнению, мужчины связаны с вещами гораздо теснее женщин. Женщины наряжаются – мужчины одеваются. Женщины создают уют – мужчины создают стиль. Женщина ездит на «такой большой красной» машине – мужчина знает про свой автомобиль всё…
Одно из самых мужских явлений в истории сосуществования советского человека и вещи – стиляги, и в особенности их отдельный вид – штатники. Обычные стиляги отделяли себя от нашего единообразного общества пятидесятых-шестидесятых, придерживаясь неопределенной «западной», яркой, шокирующей, гротескной манеры одеваться. А штатники до мелочей следовали определенному стилю: они выглядели как студенты или молодые профессора самых лучших американских (поэтому «штатники») университетов, входивших в так называемую Лигу плюща, Ivy League. На московской, ленинградской, киевской или рижской улице непосвященный не мог определить штатника в скромном молодом человеке с короткой стрижкой. В неприметном синем или в елочку пиджаке, в немного мятой рубашке с узким галстуком в косую полоску, в мешковатых брюках с манжетами, давно вышедшими из европейской моды, в тяжелых туфлях со странноватыми, выстроченными носами – настоящий штатник никак не выделялся в толпе. Распознавал его только такой же штатник, они, словно масоны, определяли друг друга лишь по им известным приметам.
Как добывалась соответствующая экипировка? Как и всё, чего не было и не могло быть в обычных советских магазинах: комиссионки; знакомые, имевшие недостижимую для обычного человека возможность бывать за границей; иностранцы, с которых скупщики-«фарцовщики» едва ли не на улице снимали ношеную одежду, расплачиваясь иногда рублями, а иногда – сувенирными матрешками и меховыми ушанками… Сами же штатники иногда занимались фарцовкой, но не все – многие платили большие деньги за аутентичные американские вещи, располагая деньгами обеспеченных высокопоставленных родителей. Родители же и привозили вещи из зарубежных поездок – если хватало бедных командировочных…
Но среди штатников – точнее, как бы среди – существовала уж совсем экзотическая разновидность: носители просто «самострока» и «самострока под лэйболами». То есть в переводе на русский с тогдашнего сленга золотой и близкой к ней молодежи – подделок и подделок с этикетками. Происхождение уже встречавшегося в этой книге слова «самострок» несложно определить – состроченное, сшитое самостоятельно. Что же до «лэйболов», то это от lable, именно «этикетки» по-английски.
Изготавливали любой самострок и носили его молодые люди из бедных семей, фанатически преданные «штатническому» стилю, но не имевшие ни малейшей возможности платить большие деньги за настоящие вещи. Не слишком поношенный американский блейзер, синий пиджак из шерстяной диагонали, с бронзовыми пуговицами, украшенными гербом Гарварда или Йеля, стоил от 200 до 300 рублей («новыми», после реформы 1961 года), туфли – 150–200, рубашка – до 100… А зарплата начинающего инженера была 110, врача – 90, учителя 70–80…
Начнем с нижних конечностей самодельного русского американца.
В центральном «Военторге» на Воздвиженке, неудачный макет которого недавно поставили на то же место, был отдел форменной военной обуви. Там следовало дожидаться случайного морячка, раньше срока износившего черные полуботинки, полагавшиеся к брюкам навыпуск. «Товарищ капитан-лейтенант! Купите и мне эти туфли по вашему удостоверению, а? Ну купите, пожалуйста, мне носить нечего. Они же дешевые, а хорошие… Ну купите, пожалуйста!» Советские военно-морские «утюги» были неотличимы от американских башмаков университетского стиля… На их нос накладывалась прозрачная бумага, на слух называвшаяся «пиргамин», с точечным рисунком в виде крыльев – в оригинале подобные ботинки так и назывались: wings tipes brogues, крыловидные «утюги», – и этот американский рисунок переводился сапожным шилом с «пиргамина» на кожу…
Результат был потрясающий. При наличии навыков у сапожника (а тогда в стране еще водились хорошие сапожники) и отчетливых представлений у заказчика, контролировавшего работу, туфли получались абсолютно точно воспроизводившие выстроченный оригинал – и это при цене 12 рублей с копейками плюс пятерка сапожнику!
К ним заодно прикупались черные шелковые носки – в это невозможно поверить, но советские офицеры могли позволить себе носки из натурального шелка, на пару хватало сдачи с любой покупки! Шелковые носки, а?
После чего наступал черед штанов.
Кроили брюки – как и прочие имитации «штатской» одежды – по образцу. На время у строгого владельца арендовались старые, доношенные до прозрачности, некогда сшитые в какой-нибудь мифической Филадельфии штаны. Арендовались, к слову, за небольшие, но деньги: рублей за пять. По этому образцу кроился материал – какая-нибудь вполне советская тонкая шерсть, купленная в угловом магазине «Ткани» у Никитских ворот. На вид эти материалы совершенно не отличались от настоящих американских, но назывались – словно ради издевательства над «низкопоклонниками» – «метро» или «ударник»…
Вечной проблемой была застежка-молния. Во-первых, ее надо было найти. Как правило, она извлекалась из предыдущих, сношенных или нечаянно порванных брюк. Иногда она бывала истинно американского происхождения, в этом случае на поводке красовалось загадочное слово Talon; чаще на поводке не было написано ничего, поскольку молния была выпорота из какого-нибудь европейского изделия, – тогда будущие брюки приобретали как бы космополитический оттенок происхождения – мол, «американец в Париже», I love Paris in the summer… Во-вторых, проблемой было само вшивание молнии в ширинку: даже самые квалифицированные советские портные, включая почти европейцев прибалтов, не имели большого опыта этой операции. Трудно себе представить, но и настоящие европейцы тогда не вполне уверенно управлялись с молнией в штанах… Бывали травмы – крайне болезненные защемления.
