– Юбка и правда была оригинальная, – сказала Майя. – Кашемир я в Монголии купила, он там чудесный. А покрасила его сама.
– И юбку сама сшила?
– Да.
Арсений недоверчиво покрутил головой.
– Не думал, что ты умеешь шить.
– Почему не думал? – засмеялась Майя.
– Ну… Это какое-то слишком прикладное занятие. Трудно его с тобой связать.
– Вообще-то да, – кивнула она. – Я, когда в университет поступала, даже нитку в швейную машинку не умела заправить. Но на втором курсе уже надо было отшивать собственные коллекции, и пришлось научиться.
Майя вспомнила, как оставалась после занятий в университетской мастерской одна и, сидя за машинкой до ночи, училась шить. Не то чтобы она была как-нибудь особенно бестолкова, но все же это умение далось ей с трудом.
– Зачем же ты поступила в такой университет? Это не очень понятно, – пожал плечами Арсений.
– Просто художница, которая меня к экзаменам готовила, могла подготовить именно туда. Везде же свои требования, – объяснила Майя. – В Текстильный университет надо было на вступительных рисовать неяркими цветами, приглушенными, грязноватой акварелью. В Суриковский я после такой подготовки не поступила бы. А мне важно было поступить, от этого многое зависело.
Майя замолчала. Ей не хотелось рассказывать Арсению, что зависело тогда от ее поступления и почему, и она не знала, как уйти от ответа, если он об этом спросит.
Но он не спросил. Вряд ли из-за какой-нибудь особенной своей чуткости или из-за внимательности к ее чувствам – во взгляде, которым он смотрел на Майю, выражалась лишь обычная воспитанность, сутью которой является равнодушие.
– Но что же мы все обо мне? – сказала она. – Как твои дела, Арсений?
– Как обычно, – пожал плечами он.
«Будто я знаю, как его дела идут обычно», – подумала Майя.
Он, наверное, и сам так подумал, потому что уточнил:
– В бизнесе у всех сейчас дела плохи. Ну и я сражаюсь с действительностью.
Что ж, ему тоже не хочется рассказывать о себе какие-то доверительные подробности. А ей не так важно их о нем знать, чтобы непременно добиваться от него такого рассказа.
– После Питера был в Америке, – сказал Арсений. – В Вашингтоне. Хорошо там. По городскому парку олени бродят…
– Ты любишь природу?
– Не то чтобы как-то специально природу люблю, но гармонии иной раз хочется, да.
Потом он рассказал, как ходил на концерт в джаз-клуб в Джорджтауне, и что Джорджтаун отличается от других районов Вашингтона – куда более динамичный и молодой, и еще рассказал о музее Хиллвуд, в который не так-то просто попасть, надо заранее записываться.
– Почему? – спросила Майя.
Про музей ей было, конечно, интересно.
– Он небольшой, поэтому, наверное, – ответил Арсений. – Дом и парк. И весь дом русскими картинами, иконами увешан, портретами. Кубок огромный стоит, весь в бриллиантах, Александр Невский вроде бы из него пил перед Чудским озером, венчальная корона царицы, табакерки… Тяжелое ощущение.
– Тяжелое? – удивилась Майя.
– Ну да. Как представишь, что все это на вес большевики распродавали… Неприятно. Хотя все-таки не исчезло, и то хорошо. Могли бы просто переплавить все эти барские штучки, с них бы сталось. А так все выставлено, каждый может посмотреть.
Здравые слова, спокойный тон – это стало теперь такой редкостью, так малоожидаемо это было в общении с незнакомым или едва знакомым человеком, что вполне искупало внутреннюю холодность, которую Майя чувствовала в Арсении.
Стоило ей мысленно произнести это слово, «холодность», как тут же вспомнилось прикосновение его губ, и как ей показалось тогда, что он ел снег с оконного карниза… На фоне его нынешней сдержанной отстраненности такое будоражащее воспоминание было некстати. Майя поскорее отогнала его.
После десерта – крокембуша, из-за карамельных нитей похожего на новогоднюю елку, – выпили ликер на травах, он слегка ударил в голову, еще приятнее стало сидеть вот так над блестящей внизу рекой и разговаривать о красивых и отдаленных вещах.
Но диджестив – это самый очевидный знак окончания вечера, и странно делать вид, будто ты этого не понимаешь.
Майя достала айфон и сказала:
– Удобно, что такси теперь можно через приложение заказывать.
– Куда ты хочешь ехать? – спросил Арсений.
– Домой.
– Может быть, ко мне?
Что следует отвечать на этот вопрос – «ты в самом деле этого хочешь?»? Такой ответ казался Майе верхом пошлости. И потом, она и так видела, что он этого хочет. Впервые за весь вечер она почувствовала в нем желание. Не в разговорах о работе или о путешествиях проявилось его неравнодушие к ней, а вот в этом коротком вопросе и в том, как он смотрел на нее теперь.
– Ты на машине? – спросила Майя.
Ей хотелось сказать что-нибудь необязательное, и спокойным тоном. Ей было это необходимо.
– Такси вызову.
Она кивнула. Встала из-за стола. Вышла, оставив Арсения расплачиваться.
Зеркало в туалетной комнате было искусно состарено на венецианский манер и подсвечено двумя лампочками. От этого Майе показалось, что ее отражение будто из озера смотрит. И, может быть, по той же самой причине, из-за странноватого света, чуть больше волнения она видела в блеске своих глаз, чем чувствовала у себя внутри.
Глава 7
– Быть не может!
Эти слова вырвались у Майи невольно. Вообще-то она не считала правильным открыто выражать свои чувства и тем более выражать их необъяснимым образом. Но когда она вышла из такси на Малой Молчановке, удержаться ей было трудно.
– Чего не может быть? – спросил Арсений.
– Моя бабушка жила в этом доме, – сказала Майя.
Сам по себе такой ответ звучал довольно глупо. Мало ли в каком доме могла жить ее бабушка, почему бы и не в этом? Но сопровождать свой возглас подробным рассказом о причудливой и странной связи бабушкиной жизни с ее собственной было бы сейчас еще более глупо.
– Она так много об этом доме рассказывала, – сказала Майя, – что мне, конечно, странно было увидеть его… именно сейчас.
Арсений ничего на это не ответил. Она поняла, что его это не слишком интересует.
Дом был обнесен высоким решетчатым забором. Они вошли в калитку, поднялись на крыльцо, по обеим сторонам которого стояли львы со щитами. В подъезде все было новое, лифты напоминали космические капсулы, а раньше вообще никаких лифтов не было – бабушка рассказывала, как долго приходилось подниматься на шестой этаж, потому что потолки в квартирах были высокие, и лестничные пролеты из-за этого длинные…
