Она ловила себя на том, что нарочно задает Антону какие-нибудь вопросы, на которые он мог бы ответить с интересом именно к ней, к ее жизни, к ее чувствам, к ее мыслям. Мог бы – но не отвечал.
Она рассказывала ему о том, что всегда считала правильным держать при себе – о своих снах, например, – и видела по его лицу, что он думает о другом.
Она предлагала ему поехать вместе куда-нибудь по каким-нибудь делам, ну хоть в Лавку художника на Кузнецком мосту, за красками, но сразу же замечала, что ему этого совсем не хочется, и сразу же он подтверждал ее наблюдение, говоря, что сейчас занят, но как-нибудь при случае купит краски и ей тоже, ему совсем не трудно.
Майя сердилась на себя за такие эксперименты – к чему этот психологический тест? – но трудно было не замечать результата.
«Но ведь и я слишком мало участвую в его жизни, – говорила она себе. – То есть невозможно сказать, что у нас нет общих интересов – у нас их очень много, и мы проводим вместе немало времени. Но только в школе, только в большой компании, и интересы у нас вот именно общие – для всех. А наедине…»
Ей не хотелось сознавать, что наедине интерес к ней Антона очень прост и что он был бы точно таким же, будь на ее месте другая женщина. Если признать, что это так, значит, следовало признать, что любая женщина может оказаться на ее месте в любую же минуту.
Но это не могло быть так! Антон не был с ней груб, не был равнодушен, наоборот, он был и ласков, и страстен, и настроение, когда он приходил к Майе, было у него приподнятое. И что-нибудь ведь это значило, разве нет?
Однажды осенним вечером – они к тому времени были знакомы уже больше полугода – Антон пришел к ней домой с большим рюкзаком за плечами.
– Так я завтра в поход и иду, – сказал он, когда она спросила, для чего это походное снаряжение. – По горкам полазаю, надо же размяться.
– А мне можно с тобой? – спросила Майя.
Надо же, она понятия не имела, что у него есть такое увлечение! Но как бы она могла иметь понятие? Он об этом никогда и не заговаривал.
Легкая тень скользнула по его лицу после ее вопроса, но, может, это только показалось, потому что он ответил:
– Ну да, если хочешь.
Снаряжения для лазанья по горкам у Майи, конечно, не было, но Антон сказал, что ей лазать и не обязательно, она может у подножия его подождать.
И она ждала у подножия горы. Это был, конечно, не Монблан и не Эльбрус, а просто подмосковная пересеченная местность, но все-таки для того, чтобы взобраться на эти взгорья, требовался некоторый навык. Так что нежелание Антона, чтобы Майя поднималась вместе с ним, было объяснимо.
Он исчез среди уходящих вверх кустов тальника и можжевельника с аметистовыми ягодами, а Майя села на валун и стала ждать, когда он вернется. Ожидание было – как сильный магнит, к которому притягивались все ее мысли об Антоне, все, что она чувствовала к нему.
«Люблю я его? – спрашивала себя Майя. – Да. Мне хорошо с ним и плохо, когда его нет – тогда у меня внутри образуется пустота, сердце втягивается в нее, саднит».
Она намеренно старалась спрашивать не сердце свое, а именно разум – знала, что ответы сердца смутны, а он отвечает ясно. Разум всегда был главной частью ее натуры, и это не мешало ей любить Антона, не мешало тосковать по нему сейчас, когда он исчез в осеннем редколесье.
Надо было что-то делать с этой тоской. Майя достала из кармана куртки блокнот, карандаш. Кусты и валуны, которые она видела перед собой на склоне, не выглядели одинаковыми, формы каждого камня и листа были такими разными, что передача этих форм – без штриховки, без тона, одними только линиями – увлекла ее. Ей казалось, что валуны и кусты не стоят неподвижно, а перемещаются, уходят вверх, в неизвестное так же, как ушел Антон, что они так же, как он, уходят туда без нее, без Майи, и непонятная, не имеющая рационального объяснения тоска, которая гложет ее сердце, сродни их неуловимому движению.
Она пыталась передать это движение с помощью одних только линий, эти линии то сплетались, то расходились, и Майя не могла понять, что является главным в том мире, который она рисует. Однако он не был хаотичным, в нем был внутренний порядок, и ей хотелось понять его. Или Антона? Или себя?
Она так погрузилась во все это, что не заметила, как вернулся Антон. Он раскраснелся и шумно дышал от долгого и быстрого движения, его плечи были обсыпаны кусочками коры и обрывками сухих листьев.
– Ну все, пойдем, – сказал он Майе.
– А…
– Что?
– Нет, ничего.
Она не могла словами обозначить то, что ее поразило. Он не сказал ни слова о том, куда ходил и что видел, ни о чем не спросил ее, хотя бросил взгляд на изрисованный блокнот, лежащий у нее на коленях. Она понимала: он ничего не хочет от нее скрыть, просто все связанное с ней ему неинтересно, не нужно, и нет у него потребности рассказать ей о том, что значимо для него.
Это очевидно, и это надо принимать как данность. Или не принимать.
Именно для того чтобы решить, принимать или не принимать это, Майя спросила:
– Ты совсем ничего не хочешь мне рассказать?
Она сама слышала, что ее голос звучит обиженно и уныло, но не могла найти других интонаций.
– А что я должен рассказывать? – пожал плечами Антон.
– Ну, ты же зачем-то ходил туда, на эту гору, – сказала она.
– Думаешь, у меня там было любовное свидание?
– Нет, при чем…
– Тогда чего ты волнуешься?
Никогда он не разговаривал с ней так резко, почти зло. Но ведь и она никогда не спрашивала его о том, что он не считал нужным рассказать ей сам. Что ж, все когда-нибудь бывает впервые.
Майя спрятала блокнот обратно в карман. Только сейчас она почувствовала, что замерзла. Она взглянула на часы – Антона не было два с половиной часа.
– Я не волнуюсь, – подышав на онемевшие от холода пальцы – как это она ухитрилась такими рисовать? – сказала Майя. – Просто хочу понять: я тебе для чего-нибудь, кроме постели, нужна вообще?
– Слушай, вот этого давай не будем, ладно? – поморщился он.
– Чего – этого?
– Вот этой игры в тонкую женскую душу! Что тебя не устраивает? По-моему, у нас отличные отношения. И до сих пор ты никаких претензий не высказывала.
– Я и сейчас… Это не претензии, Антон.
– А что?
Майя замолчала. Она не знала, как это назвать. Это в самом деле были какие-то слишком тонкие материи. До смешного тонкие, а ей не хотелось выглядеть смешной в его глазах.
– Май, ну я не готов сейчас жениться, – сказал он уже без раздражения, наоборот, очень мягким тоном. – И тебе зачем сейчас замуж? Тебе двадцать три года всего, не критично же, да?
– Да, – тускло проговорила она.
