— А знаете ли вы, драгоценный Иван Андреич, какие улицы в немецких городишках спокон веку назывались Девичьими? Те, где селились гулящие девки! Продажные девки! Вот вам и знак! Полиция исполняет все что угодно господам ратманам, за вознаграждение. Но Бог с ней. Пусть Брискорн говорит его сиятельству все что угодно, пусть хоть оперные арии ему поет. Он будет наконец проучен. Только, Иван Андреич, с одним условием.
— С каким же? — спросил с превеликой готовностью Маликульмульк.
— Дайте мне слово, что навеки отрекаетесь от своей писанины. Да, да, я не шучу. Вы ведь в глубине души — еще на том свете, еще помышляете сесть да написать нетленную оду, как когда-то, помните, вы из псалмов сюжеты брали, или на фейерверк, или послание, равное по силе вашему «Посланию о пользе страстей». Ох, до сих пор вспоминаю и смеюсь!..
И Федор Осипович продекламировал с великолепной иронией:
— «Искусников со всех мы кличем стран.
Упомнишь ли их всех, моя ты Муза?
Хотим ли есть? — Дай повара француза,
Британца дай нам школить лошадей;
Женился ли, и бог дает детей?
Им в нянюшки мы ищем англичанку;
Для оперы поставь нам итальянку;
Джонсон — обуй, Дюфо — всчеши нам лоб;
Умрем, и тут — дай немца сделать гроб!»
Маликульмульк вздохнул: вот ведь что останется вместо могильного камня — рифмованная шутка, написанная почти что просторечным стилем.
— Иван Андреич? Откажитесь, право. Пусть мертвые погребают своих мертвецов. Все эти дурачества — на том свете, а мы, слава Богу, на этом. И как же недостает друга вашего, господина Клушина! Вот кто избрал верный путь! Господь, сам Господь надоумил его встать на страже! Только из бывшего вольнодумца может получиться настоящий цензор. Он знает, где подстерегает опасность.
— Он не был вольнодумцем, — тихо ответил Маликульмульк. — Он либертином был, амурную вольность проповедовал, да и я, дурак, за ним следом потащился…
— Иван Андреич, я ваш друг. Наберитесь мужества — и дайте слово все свои стихоплетные затеи оставить. Вас Господь для иного предназначил и меня на вашем пути поставил. И тогда я, убедившись, что на тот свет возврата более нет, помогу вам на сем свете… да ну же! Повторяйте за мной — отрекаюсь…
— Ну что же, — сказал Маликульмульк. — А точно ли поможете?
— От вашего Брискорна останется мокрое место! И скрипку он заберет у барона да сам его сиятельству принесет. Правда, все это случится не завтра, мне потребно несколько дней. Ну так вставайте и торжественно дайте мне слово. Вы увидите — стоит вам сделать это да еще повыбрасывать из дома все книжки, как дело пойдет на лад. Вы тут же избавитесь от иллюзий. Главное — знать, что прошлое давно уж на том свете, а вы — на этом. Я умею, будучи на этом свете, заглядывать на тот, а вам это покамест вредно… Ну, повторяйте за мной: я, Иван, Андреев сын, Крылов…
— Да это, право, как у масонов…
— Масоны детскими игрушками забавляются, а я вам дело говорю.
Голос был строг — Маликульмульк встал и руку перед собой протянул, как показал Федор Осипович.
— Я, Иван, Андреев сын, Крылов… — неуверенно произнес он и замолчал, услышав шаги на лестнице.
— Это хозяйка моя, не извольте беспокоиться. У нее тут, наверху, в кладовке всякое добро хранится. Начнем сначала!
Федор Осипович был взволновал необычайно. Казалось бы, порядком оплешивевшему пожилому господину с помятым лицом страсти не подходят — однако он кипел, он чуть ли не искры разбрасывал на манер фейерверка.
— Да я и так это исполню, без слова, — сказал Маликульмульк. — Знали бы вы, как я устал ожидать от самого себя…
И тут дверь отворилась.
На пороге встал Давид Иероним Гриндель.
— Это что еще за неуместный визит? — по-немецки спросил Федор Осипович.
— Герр Крылов! — воскликнул Гриндель, не замечая до поры Федора Осиповича. — Как хорошо, что мы вас нашли! Георг Фридрих, сюда! Он здесь!
— Но для чего вы искали меня в таком неподходящем месте? — удивился Маликульмульк.
— Вы еще ничего не знаете! Мы напали на след злодея, похитившего шубу… — и Давид Иероним потряс тяжелой тростью, явно взятой у старого герра Струве.
— Я вас не звал, извольте выйти вон и закрыть дверь, — сказал Федор Осипович. Тогда лишь Гриндель повернулся к нему.
— Мой Бог! Вот вы где! — произнес он в величайшей растерянности.
— Любезный друг, я рад вас видеть… — и Маликульмульк заскакал, как коза, с немецкого на русский, сбиваясь в обоих языках. — Федор Осипович, это приятель мой господин Гриндель… Давид Иероним, это мой старый друг… Федор Осипович, не сердитесь, ради Бога… Давид Иероним, когда встречаешь в чужих краях старого друга…
— Здравствуйте, Крылов! — раздался звучный голос Паррота. — Мы беспокоились за вас. По-моему, в этом доме вы в опасности. Представьте нас хозяину жилища…
— Но это же Туманский! — воскликнул Давид Иероним. — Я узнал его! Георг Фридрих, это — Туманский! Цензор Туманский!
— Тот самый? — спросил физик.
— Тот самый!
— Так вот он каков… Крылов, вам удивительно повезло — вы подружились с единственным жителем Риги, кому ни один порядочный человек не подаст руки, — холодно сказал Паррот. Но Маликульмульк уже знал, что его спокойствие обманчиво, и содрогнулся — столько силы и презрения ощутил в голосе своего приятеля.
— Я вас не знаю и знать не желаю, сударь, — огрызнулся Федор Осипович по-русски. — Оставьте нас в покое.
Гриндель догадался, о чем речь.
— Послушайте, вы, старый доносчик. Если я узнаю, что вы преследуете господина Крылова, то сам — сам, не боясь испачкать руки! — отведу вас в Цитадель и сдам в смирительный дом! Если я скажу, что вы умалишенный и опасны для общества, мне поверят!
Маликульмульк еще не видывал Давида Иеронима в такой ярости. Но Паррот, видимо, лучше знал своего друга он с одобрительной улыбкой следил за Гринделем, тот же продолжал:
— Вам было ясно сказано — уезжайте отсюда, ищите другого места для своих гадостей! Так нет же, вы остались! И для чего, позвольте спросить? Для новых гадостей?
— Давид Иероним, вы неправы! — воскликнул Маликульмульк. — Я знаю господина Туманского очень давно, мы вместе издавали «Зритель», он много нам с Рахманиновым помогал!..
— Как ты думаешь, Давид Иероним, для чего этот господин остался тут? — не обращая внимания на выкрики Маликульмулька, спросил Паррот.
— Для чего? Неужели тебе не ясно?!
— Да скажите им, кто вы, Федор Осипович! — взмолился Маликульмульк. — Тут недоразумение, мы должны его разъяснить!
— Я ничего разъяснять не стану, я не обязан отчитываться перед аптекарями. Начальник мой стоит неизмеримо выше, — отвечал Туманский. — Извольте выйти вон!
