Предыстория
Не в добрый час Ройбен Голдинг, молодой репортер из Сан-Франциско, посетил Нидек-Пойнт, огромный особняк на побережье Мендосино. У него на глазах убили Марчент Нидек, очаровательную хозяйку поместья, а его самого укусил чудовищный зверь, разделавшийся с убийцами. После этого его жизнь в корне изменилась. Ройбен, скорбевший по Марчент, вскоре узнал, что оказался ее наследником, а потом обнаружил, что стал оборотнем-вервольфом.
В волчьем облике Ройбен полностью сохранял человеческое сознание. Он проникся стремлением защитить невинных жертв насилия от нападений всяких злобных мерзавцев. Вскоре он прославился как супергерой Калифорнийский Человек-волк, его со всех сторон обложила полиция, а потом он нашел любовь – Лауру, женщину, принявшую его в волчьем обличье. Своим домом они сделали Нидек-Пойнт, где старинные портреты «достопочтенных джентльменов» на стене в библиотеке, кажется, были каким-то образом связаны с Волчьим Даром, доставшимся Ройбену.
Объявились злонамеренные ученые, стремившиеся заполучить Ройбена себе во власть, осаждавшие родителей Ройбена – врача Грейс Голдинг (которая сразу заподозрила, что с сыном творится что-то неладное) и ее мужа, поэта и профессора Фила Голдинга, – настойчивыми требованиями повлиять на их «погубленного» сына. Брат Ройбена, священник Джим Голдинг, которому Ройбен сам открыл свою тайну на исповеди, не в состоянии хоть как-то распорядиться своими знаниями.
Тем временем Ройбен, не успевший набраться опыта в качестве супергероя, допустил досадную ошибку: нечаянно укусил юного Стюарта Макинтайра, которого негодяи едва не забили насмерть за его гомосексуальные наклонности.
Те же самые ученые, стремившиеся захватить Ройбена и Стюарта к себе в плен, вскоре добрались и до Нидек-Пойнта, однако их планы были разрушены внезапным появлением перед ошарашенными полицейскими, работниками «Скорой помощи» и родственниками еще одного человека-волка и «почтенных джентльменов», которые были запечатлены на фотографиях в библиотеке.
Нидек-Пойнт сделался убежищем для Ройбена, Стюарта, Лауры и Почтенных джентльменов, старшие из которых, Феликс и Маргон, имели ответы на все вопросы Ройбена по поводу его новой сущности, потерпевших поражение ученых и происхождения древнего племени морфенкиндеров, к которому теперь принадлежали и Ройбен со Стюартом.
1
Начало декабря было очень холодным и пасмурным, как всегда, хлестали дожди, но никогда еще в просторных комнатах Нидек-Пойнта
[1]
не пылали так ярко дубовые дрова. Почтенные джентльмены – Ройбен теперь произносил эти слова исключительно с заглавной буквы – уже обсуждали древнюю и почтенную традицию рождественских святок, рецепты медовухи, меню праздничного стола и заказывали целыми милями свежие зеленые гирлянды для украшения дверей, каминных полок и лестниц старинного особняка.
Для Ройбена это Рождество, которое ему предстояло провести в обществе Феликса Нидека, Маргона, Стюарта и других дорогих ему людей, должно было стать первым в своем роде. Эти люди стали для него новой семьей. А потаенный, но полный радости и взаимной приязни мир морфенкиндов был, вне всякого сомнения, куда ближе ему, чем мир его человеческой родни.
Обаятельная экономка, швейцарка по имени Лиза, присоединилась к этому обществу всего несколько дней тому назад. Судя по множеству приятных мелочей, привнесенных ею в быт, эта величественная дама с чуть заметным немецким акцентом и безукоризненными манерами уже успела сделаться в Нидек-Пойнте настоящей домоправительницей. Она в самом деле носила нечто вроде униформы – элегантные платья из черного шелка или шерстяного жоржета с широкими юбками, спускавшимися до середины икр, волосы убирала в прическу-«ракушку» и улыбалась очень естественно и без малейшего усилия.
Прочие – Хедди, горничная-англичанка и Жан-Пьер, камердинер Маргона, – судя по всему, ожидали ее появления и явно считались с нею; они часто вполголоса совещались между собой по поводу своей работы, и эти переговоры обычно для пущей секретности велись на немецком языке.
Лиза ежедневно включала «трехчасовое освещение» (ее собственное название), объясняя, что такова была воля герра Феликса, о которой ни в коем случае нельзя забывать, поэтому, когда вокруг смыкался зимний мрак, в ярко освещенных главных комнатах всегда было светло и весело. Она же следила за каминами, которые стали для Ройбена незаменимой опорой душевного равновесия.
Там, в доме на Русском холме в Сан-Франциско, маленькие газовые каминчики тоже доставляли Ройбену удовольствие, но были, бесспорно, роскошью, без которой легко можно было обойтись. Но здесь огромные зевы, в которых пылал огонь, являлись неотъемлемой частью жизни, и Ройбен зависел от них, от их тепла, от их аромата, от их жутковатого мерцающего сияния, как будто находился вовсе не в доме под названием Нидек-Пойнт, а в глубине бескрайнего леса, который и являлся миром с постоянно накапливавшейся там темнотой.
После появления Лизы Жан-Пьер и Хедди стали гораздо увереннее предлагать Ройбену и Стюарту всевозможные удобства, по собственной инициативе подавали им чай и кофе и проскальзывали в спальни, чтобы застелить постели, едва только заспанные обитатели успевали их покинуть.
Дом с его тайнами и тайнами его обитателей постепенно становился Ройбену родным.
И Ройбену совершенно не хотелось отвечать на частые звонки и сообщения из Сан-Франциско от матери, отца и бывшей подружки Селесты, которая последние несколько дней то и дело названивала ему.
Сам звук ее голоса, ее привычка называть его «солнечным мальчиком» выводили Ройбена из себя. Мать иногда называла его малышом или деточкой. С этим он мог мириться. Но Селеста теперь использовала выдуманное для него ласкательное прозвище в каждом разговоре и не по одному разу. Каждое текстовое обращение адресовалось солнечному мальчику, а произносить эти слова она умудрялась так, что он явственно слышал в них сарказм или презрение.
Во время последнего разговора лицом к лицу, сразу после Дня благодарения
[2]
, она, как обычно, обвинила его в том, что он отказался от прежней жизни и сбежал в захолустье на побережье Мендосино, где у него, несомненно, будут все возможности, чтобы «беспрепятственно бездельничать», «быть ничем» и жить по своему разумению среди «этих льстецов и подхалимов, твоих новых дружков».
«Я вовсе не бездельничаю», – мягко возразил он, на что она ответила: «Даже солнечные мальчики должны что-то представлять собой».
Конечно, он ни за что и ни при каких обстоятельствах не мог сказать Селесте, что на самом деле случилось с его миром, и хотя он и уговаривал себя, что за ее бесконечной брюзгливой заботой кроются самые лучшие намерения, все же он порой задумывался о том, как такое вообще могло случиться. Как он мог любить Селесту или думать, что она любила его? И, что, пожалуй, было важнее, почему она могла полюбить его? Ему трудно было верить в то, что у них был роман, тянувшийся целый год до того, как его жизнь неожиданно круто переменилась, и сейчас он желал только, чтобы она наконец отвязалась от него, позабыла о нем, радовалась новому роману с его лучшим другом Мортом и сделала беднягу Морта новым объектом для своих амбиций и энергии. Морт любил Селесту, и Селеста, похоже, отвечала ему взаимностью. Так почему она продолжала домогаться еще и его, Ройбена?
