Взяв небрежно музейный экспонат, Елисеич повертел его в руках, осмотрел со всех сторон и, увидев инвентарный номер, довольно хмыкнул:
– А ты молодец… Вот только эта твоя ваза мало чего стоит. Даже в базарный день за нее тысячу «зеленых» не дадут.
– Как так? – невольно ахнул Потап. – Ведь такая красота!
– А вот так! В нашем деле и такое случается. Подобными вазами все запасники забиты… – Видимо, на лице Потапа отразилось сожаление, потому что в следующую секунду Елисеич произнес: – Да ты не волнуйся, ты молодец, свое дело хорошо исполнил. Теперь нам будет, о чем с тобой потолковать. Только хочу тебе вот что сказать: это последняя твоя кража, иначе нам с тобой не по пути. Ты хорошо запомнил?
– Как отче наш, – широко улыбнулся Потап.
– Ты что, верующий? – хмыкнул Елисеич.
– Немного. Когда на кражу шел, всегда свечку ставил.
– И помогало?
– Всегда… Кроме последнего раза.
– Видно, в ту минуту твой ангел смотрел в нужную сторону. А ваза… Отнеси ее моей дочке, Наде, может, найдет ей применение. Будет, куда цветы поставить. Сейчас я ей позвоню, а то ведь она тебя даже на порог не пустит. – Подняв трубку телефона, Елисеич быстро набрал номер: – Подарочек решил тебе сделать на день рождения, один парень тебе его принесет, так что ты его не прогоняй. Ну, чего стоишь? Все слышал? – положив трубку, он посмотрел на Потапа.
– Да.
– Бери вазу и топай на Тимирязевскую, семнадцать.
Тогда Феоктистов и подумать не мог, что с белокурой девушкой, открывшей ему дверь, он проживет в согласии двадцать пять лет. Ровным счетом ничего такого, что могло бы указать на решительный поворот в его судьбе. Все просто. Обыкновенно. Взял вещицу, и топай себе по названному адресу. Только когда дверь отворилась и на пороге предстала высокая белокурая девушка, возникло вдруг какое-то смутное и приятное ощущение, что встреча с ней не последняя и, если он будет более настойчив, отношения могут перерасти в нечто большее, чем простое знакомство. Вот только форсировать события не стоило. Здесь следовало быть в высшей степени деликатным. Врожденный такт тотчас подыскал верное решение: женщины – весьма чувствительный народ, а потому с ними следует общаться галантно.
– Прошу прощения, не здесь ли проживает Надежда? – сняв шляпу, произнес Потап.
– Вы пришли от папы? – весело спросила девушка, подняв на него большие красивые глаза.
Сказанное слегка подивило. Сам Елисеич напоминал корень старого дерева: почерневший, с узлами, с шероховатой неровной корой, о которую, если уж зацепишься, так обдерешься в кровь. Кто бы мог подумать, что от него уродится такой дивный побег, совершенно на него непохожий.
Онемев, Потап бестолково пялился на красу, силясь подобрать подходящие слова. Надежда, блеснув ослепительной улыбкой, слегка поторопила его:
– Он что-то просил передать?
– Да, вот это, – протянул Потап пакет. – На день рождения.
– Спасибо, – продолжала улыбаться девушка.
Возникла пауза, какая нередко случается между молодыми людьми, вдруг неожиданно почувствовавшими взаимное притяжение. Следовало бы топать со всех ног от девичьей квартиры, спасаться от любовной лихорадки, а он, остолбенев, не в силах был оторвать от нее восторженного взгляда. При этом чувствовал себя деревянным и неуклюжим. Несвойственная ему застенчивость параличом сковала его руки и ноги, лицо предательски обожгла удушливая краска смущения.
Никогда в жизни он не чувствовал себя более нелепо, чем в эту минуту. Надя, видно, понимая его душевное состояние, пришла к нему на помощь, неожиданно предложив:
– Может, вы хотите чаю? – И немного отстранилась от входа: – Проходите.
Следовало бы как-то отказаться, придумать какую-то уважительную причину, чтобы бежать отсюда прочь, но вот беда – язык прилип к небу и не желал повиноваться, а первый же слог, который он выдавил из груди, напоминал нечленораздельное мычание. Между тем ноги короткими шажками уже вносили его в девичью светелку, пропахшую тонким парфюмом.
– У меня есть шоколадные конфеты, – сказала Надя.
– Э-э…
– Будем пить чай. Вы любите шоколадные конфеты?
Она весело посмотрела на него, окончательно парализовав его волю. Следовало воспротивиться, разорвать на руках тугие путы, вот только силенок для этого почему-то не находилось. Странное дело, но всю последующую жизнь он будет робеть перед ее взглядом точно так же, как в первый день их встречи. Вскоре Потап Феоктистов поймет, что самые весомые его аргументы легко разбиваются под ее лучистым светлым взором. Вот ведь как бывает…
– Люблю… – неожиданно для себя прохрипел Потап.
Уже за столом, поглядывая на девушку, он, к своему ужасу, обнаружил, что незаметно для себя съел полкило предложенных конфет, а Надя продолжала пододвигать ему раскрытую коробку, без конца повторяя:
– Вы ешьте, ешьте!
Оставалось только наворачивать и хрустеть челюстями, поглядывая на «красу ненаглядную».
Расставались, смеясь, позабыв о прежней неловкости. Возникло ощущение, что они знают друг друга много лет. Понимали, что они люди одного поколения, даже одного возраста, следовательно, у них много общего, и вполне достаточно причин, чтобы увидеться в следующий раз.
Поэтому Надежда даже не удивилась, когда Потап пришел к ней на следующий день: все такой же смущенный и во многом нелепый. По-прежнему был не в ладах со своим большим телом, неуверенно топтался на месте и глуповато озирался по сторонам.
Еще через две недели они стали по-настоящему близкими друзьями, и Потапу становилось невдомек, как он жил все это время без ее звонкого смеха, лучистых глаз и невероятного тепла и доброты, исходивших от нее.
То, что произошло в дальнейшем, было просто продолжением дружбы, но более глубокой, что ли, в которой они почувствовали себя единым целым, и уже более ничего не желали менять в установившихся отношениях.
Именно в этот момент Елисеич предложил Феоктистову настоящее дело.
– Ты слышал что-нибудь о Прянике? – неожиданно спросил он, перешагнув порог его квартиры.
– Коллекционер? – спросил Потап.
Все это время он находился рядом с Елисеичем, который посвящал его в свои дела: знакомил с коллегами, представлял экспертам, заставлял присматриваться к коллекционерам (весьма консервативная и подозрительная публика, с настороженностью поглядывающая на каждого чужака).
Отношение к Потапу переменилось после того, как Елисеич ввел его в ближний круг. Теперь Феоктистов нередко действовал от его имени: приносил картины экспертам, делал копиистам заказы, договаривался о встрече. В общем, дел хватало. За прошедшее время он успел познакомиться едва ли не со всеми известными коллекционерами, а о многих просто слышал и был осведомлен о стоимости их коллекций.
