— Если поможешь мне, — сказал он вполголоса, — я заберу уголовное дело из ФБР в ЦРУ, а потом передам тебе. Вместе с солидным призом за лояльность.
— Сколько? — быстро спросил Алим.
— Будешь доволен, — неопределенно ответил Лонгман. — Обещаю.
На самом деле он не собирался платить этому вымогателю ни цента. Более того, дал себе слово, что по возвращении в США сделает все возможное, чтобы подонок не избежал правосудия и получил по заслугам. Но сейчас было не время проявлять свои истинные чувства. Лонгман хлопнул молодого афганца по плечу, одновременно разворачивая его лицом к боевикам, которые успели обступить побледневших американцев полукругом.
«Как волчья стая, — пронеслось в голове Лонгмана. — Еще чуть-чуть — и набросятся все разом».
— Переводи, — повторил он, не показывая виду, что напуган до дрожи в коленях, до легкого помутнения в глазах. — Я понимаю, что вы настоящие храбрые воины и привыкли брать то, что принадлежит вам по праву. И я не отнимаю у вас этого права. Женщины ваши… — Он сделал широкий жест в сторону пещеры, и боевики, не дожидаясь перевода, начали смещаться в указанном направлении. — Но не сейчас! — выкрикнул Лонгман. — Вы получите их в свое полное распоряжение через сутки. Вам не придется испытывать удовольствие второпях, как уличным собакам. Вы разыграете пленниц или поделите их между собой, как решите.
Пока Алим переводил, боевики слушали его со все возрастающим удовольствием. Некоторые выкрикивали что-то одобрительное, другие уже обсуждали предстоящий дележ. Лонгман почувствовал себя хозяином ситуации и заговорил увереннее, чем минуту назад:
— Переводи дальше… Самолет не останется в Москве. Как только русские освободят ваших братьев, самолет взлетит и вернется сюда. Это называется военная хитрость. Обмена не будет. Мы заберем свое, а врага оставим с пустыми руками. Правильно?
Боевики отозвались довольным гулом.
«Как дети малые, — подумал Лонгман, презирая афганцев еще сильнее, чем прежде. — Умному человеку ничего не стоит обвести их вокруг пальца. Жаль, меня не будет здесь, когда эти идиоты поймут, что их обманули. Ох, и вытянутся их грязные, тупые рожи!»
— Ну что, договорились? — громко спросил он, уже понимая, что одержал победу.
Некоторые афганцы согласно закивали, а другие подняли шум, что-то одновременно выкрикивая.
— Что им еще не так? — спросил Лонгман у Алима. — Чего они хотят?
— Требуют, чтобы ты поклялся, — пояснил молодой афганец.
— Пожалуйста. Скажи им, что я даю слово!
Лонгман прижал руку к левой стороне груди. Шум продолжался. Выслушав требовательные голоса, Алим перевел:
— Этого мало. Люди хотят, чтобы ты поклялся.
— Чем?
— Жизнью своих детей.
Лонгман, не имевший семьи, выполнил условие без колебаний.
— Мадар! Мадар! — не унимался самый упрямый из боевиков.
Лонгман взглянул на Алима:
— Что такое «мадар»?
— Мать, — был ответ. — Он требует, чтобы ты поклялся матерью.
— Да ради бога. — Лонгман пожал плечами, вспоминая родную мать, толстую, капризную женщину с нервами, испорченными транквилизаторами, и громко произнес: — Клянусь! Клянусь матерью! Через сутки пленницы будут целиком в вашем распоряжении, а сегодня чтобы ни один волос не упал с их головы. Договорились?
— А! А! — понеслось со всех сторон.
— Они говорят: да, — перевел Алим.
— Это я и без тебя понял, — сказал американец и, отвернувшись, с достоинством прошествовал к своему «Хаммеру».
Бунт был подавлен. Операция, на которую он возлагал столько надежд, продолжалась.
Глава девятая
Ночные призраки
Андреев и Соболев, следившие за происходящим возле пещеры, так и не поняли, в чем состояла суть конфликта. Было ясно одно: руководитель операции контролирует ситуацию и способен держать боевиков в узде, а роль его телохранителей выполняют хорошо подготовленные афганцы, держащиеся в стороне от банды и не вступающие даже в разговоры с боевиками. Их было всего четверо, но талибов насчитывалось не менее трех десятков. Учитывая их военный опыт, они представляли собой грозную силу.
— Н-да, — пробормотал Андреев, почесывая подбородок, на котором успела проступить жесткая щетина, — приличная стая собралась.
— Видали и побольше, — сквозь зубы обронил Соболев.
— Не боишься смерти?
— А что это такое? Я пока не знаю. Одни говорят так, другие этак. Нет ясности в этом вопросе. А как же можно бояться того, чего никогда не испытывал?
Майор с интересом взглянул на сержанта, лежащего рядом на камнях, успевших отдать дневное тепло и помаленьку наливающихся ночным холодом, и спросил:
— Разве неизвестность не страшна?
— Неизвестность — это неопределенность, — ответил Соболев, не задумываясь. — А какое может быть отношение к неопределенности? Неопределенное.
— Да ты, брат, философ похлеще покойного лейтенанта Максима Рыбакова, — усмехнулся Андреев.
— Нет, товарищ майор, я не философ, я — практик. Воображения маловато, поэтому приходится принимать мир таким, каков он есть. Без выдумок. У меня, товарищ майор…
— Тсс!
Андреев пригнул голову сержанта к земле, не дав ему закончить предложение. Метрах в пятидесяти слева раздался еле слышный шорох. Услышал его и Соболев, бесшумно развернувшись лицом в ту сторону и одновременно готовя автомат к бою.
— Рехнулся? — прошипел майор ему на ухо. — Никакой пальбы.
Кивнув, сержант извлек из чехла клинок, имевший собственное имя. «Друг» — так нарек его Соболев, и нож полностью оправдывал это название. Незаменимый, надежный, безотказный, годящийся на все случаи жизни.
Андреев вооружился точно таким же, только с выкидным лезвием, то есть не просто ножом разведчика — НР, а ножом разведчика специальным, НРС.
В этот момент завибрировал мобильник майора. Он сунул руку в карман, чтобы отключить его, но шестое чувство подсказало ему, что следует проверить, кто звонит. Прикрыв руками и телом телефон, он увидел на экране надпись «Захар». Заместитель прислал сообщение: «Шумните. Мы на подходе».
Сложив ладони возле губ, Андреев издал протяжный высокий звук, имитирующий вой шакала, выждал четыре секунды и повторил условный сигнал. С той стороны, где был услышан шум, донесся ответный вой, тоже прозвучавший дважды. Андреев два раза ударил камнем о камень и вновь получил соответствующий ответ.
— Наши, — сказал он Соболеву, после чего оба уставились в ту сторону, откуда должны были появиться Захаров и Прохоров.
Некоторое время глаза никого не различали в темноте, лишь уши ловили звуки, свидетельствующие о приближении людей.
