Его смерть была быстрой и, как надеялся Рустам, не очень болезненной. Чтобы заглушить голос совести, он постоянно прокручивал в голове разные песенки и мелодии. Это отчасти помогало. Тем не менее перед его мысленным взором периодически возникало лицо бывшего коллеги. Оно смотрело с упреком и пыталось что-то сказать, и тогда мозг включал очередную шумовую завесу: ди‑ли‑дили‑бом… тарим‑пам‑пам… шуби‑ду‑ба… ша‑ла‑ла‑ла…
Счастье Рустама, что он пока не ведал о судьбе двух стюардесс и стюарда Шико. Все трое ютились в том же отсеке, где лежал труп второго пилота. У всех были заклеены рты, а руки крепко-накрепко перетянуты широким желтым скотчем за спиной. Ноги были обмотаны только у парня. Наведавшиеся в отсек Махмуд и Бабур разрезали скотч на ногах девушек, чтобы надругаться над ними. У одной глаз совсем заплыл и почти не открывался. У другой был выдран клок волос из головы и вывихнута рука. Она плакала, но не от боли и даже не от унижения. Ей было страшно. Так страшно, как никогда в жизни.
Узнав о грязных проделках подчиненных, Али наградил обоих сокрушительными зуботычинами и назвал похотливыми собаками, не способными обуздать собственные страсти. Теперь оба провинившихся террориста дежурили в пассажирском салоне с автоматами «узи», похожими на электрические дрели. После наказания настроение у них было более чем скверное. Стоило кому-нибудь из пассажиров попытаться встать с места или заикнуться с просьбой принести воды или лекарства, как следовала жестокая кулачная расправа. Пожилой женщине, умолявшей отвести ее в туалет, расквасили нос, и теперь она находилась в глубоком обмороке, а может быть, при смерти, потому что у нее схватило сердце. Молодой мужчина, позволивший себе выругаться вполголоса, стонал и баюкал вывихнутую челюсть. Мужчина постарше прижимал к рассеченной брови пропитавшийся кровью галстук.
Рахима, оставленная присматривать за Махмудом и Бабуром, в происходящее не вмешивалась, хотя у нее у самой разрывалось сердце, когда она смотрела на плачущих женщин и бледных мужчин, страдающих от собственного бессилия. Чтобы было не так жалко пассажиров, она постоянно твердила себе о той высокой цели, которая стоит перед подлинными исламистами. На пути к этой цели неизбежны жертвы, но все это неверные, не почитающие истинного Бога и установленные им законы.
Сбивая Рахиму с мыслей, в третьем ряду истошно закричал годовалый малыш. Он подавал голос уже не впервые, но до сих пор матери удавалось успокоить его, нашептывая на ушко нежные слова или давая ему грудь. Однако на этот раз ничего не помогало. Пронзительный голос младенца взбудоражил всех в салоне. Люди начали переговариваться, над спинками сидений возникали головы тех, кто осмелился привстать. Неодобрительный ропот становился все громче.
Опасаясь, что все это стадо — как называл про себя пассажиров Бабур — выйдет из повиновения, он сделал несколько быстрых шагов по проходу и схватил за шкирку румяного очкарика, вздумавшего толкнуть что-то вроде речи. Не вникая, к чему именно он призывает остальных, Бабур наградил его жесточайшим ударом по почкам, потом развернул к себе лицом, схватил за реденькие волосики, резко нагнул и впечатал колено в его переносицу. От очков, понятное дело, остались только воспоминания в виде погнутой оправы. Несостоявшийся оратор всхрапнул и упал на свое место, держась обеими руками за сломанную переносицу.
— Вот так и сиди, — посоветовал Бабур, потом навис над перепуганной матерью и рявкнул: — Закрой пасть своему щенку или я сделаю это сам!
— У него уши болят, — пожаловалась женщина, просительно глядя на террориста. — Перепады давления.
Словно в подтверждение этому, младенец разразился новой серией душераздирающих воплей. Бабур скорчил свирепую гримасу:
— Плевал я на давление! Замотай щенку голову какой-нибудь тряпкой или сделай еще что-нибудь. Я не желаю слышать этот визг.
— Ш-ш, ш-ш, — зашептала мать, качая младенца.
Тот не унимался. Его сморщенное личико было малиновым, он весь извивался и сучил ножками. Выносить его крики было действительно нелегко. Даже сочувствующая матери Рахима чувствовала себя так, будто рядом сверлили дрелью сталь или железобетон.
— Дай ему молока, — предложил Бабур, присмотревшись к матери и увидев, что она хороша собой. — Детям всегда дают молока, чтобы не орали.
— Я его кормила десять минут назад.
— Делай что тебе говорят. Ну? Вытащи свою сиську и сунь ему в рот.
Ноздри Бабура плотоядно раздулись, он уставился на молодую женщину, как волк на ягненка. Прочитав в его взгляде не участие, а неприкрытую похоть, она отрицательно мотнула головой:
— Нет. Говорю же вам, я его уже покормила.
Пассажиры возмущенно загомонили, выражая тем самым поддержку матери.
— Молчать! — выкрикнул Бабур, беря «узи» на изготовку, потом снова обратился к выбранной жертве: — Я жду. И не перечь мне, упрямая ослица. Дай своему маленькому кретину пожрать.
— Эй, — окликнула его Рахима.
До сих пор она сидела посреди салона, где для нее было освобождено три кресла, а теперь стояла в проходе, целясь в сообщника из пистолета. Махмуд, находившийся у нее за спиной, тоже вскинул «узи».
— Прекрати, — потребовал он.
Не поворачивая головы, она отчетливо произнесла:
— Стой, где стоишь, и делай что тебе велено. Я не с тобой разговариваю.
Поразмыслив, Махмуд принял мудрое решение. Он не станет вмешиваться. Вот если появится Али, тогда другое дело, тогда Махмуд поступит по обстоятельствам. А пока лучше занять выжидательную позицию. Ему приказали стеречь пассажиров, вот он и стережет. Стычка между Бабуром и Рахимой его не касается. Как и крикливый ребенок, будь он проклят.
Убедившись, что нападения со спины не предвидится, Рахима, не отрывая взгляда от Бабура, предупредила:
— Если ты сию же секунду не вернешься на место, я продырявлю тебе башку. Тебе стюардесс мало, ненасытный шакал?
Боевик, направивший на нее оружие, с негодованием выкрикнул:
— Ты что творишь, женщина? Что себе позволяешь? Эти бараны не должны видеть, как мы между собой грыземся!
— Я сказала — назад! — скомандовала Рахима. — Оставь мать и ребенка в покое. Немедленно!
Бабур оскалился и слегка присел, словно готовясь к броску. Но его глаза успели оценить расстояние до противницы, и он понял, что она успеет выстрелить раньше, чем будет сбита с ног и обезоружена. Тем не менее подчиняться ей Бабуру категорически не хотелось. Да еще на виду у нескольких десятков зрителей.
— Думаешь, я тебя испугался? — спросил бандит, делая маленький шажок вперед.
«Если незаметно сделать четыре или пять таких шажков, — прикидывал он, — то расстояние между нами сократится на метр. Тогда можно будет рискнуть. Главное, чтобы эта тварь не заметила моих перемещений. Нужно заговаривать ей зубы. Пока Рахима будет увлечена разговором, она не станет следить за моими ногами».
