Последнее, что запомнил Собако, был дикий вопль Лохматого, зажимавшего пустую кровоточащую глазницу.
Часть III
Туше
1
Он лежал в просторной палате, окна были занавешены легкими, прозрачными шторами, так что в палате царил полумрак. На стильном полукруглом столе, который установили в углу комнаты по его поручению, находились мощный ноутбук с подключенным факсом, дальнобойный телефонный модуль и небольшой сейф. До операции он много работал, но сейчас, вот уже третий день, не мог подняться самостоятельно. Ему сказали, что операция прошла успешно, но на вопрос: «Сколько мне осталось?» — старательно отводили глаза и начинали бормотать о статистической выборке, результатах анализов, дополнительном обследовании, которое только предстояло провести, когда он немного придет в себя. Только один профессор, фронтовой хирург, маленький, сухонький старичок восьмидесяти двух годов, время от времени привлекавшийся как консультант, на прямой вопрос дал не менее прямой ответ:
— Я буду приятно удивлен, батенька, если вы протянете больше года.
Услышав это, он ошеломленно откинулся на подушки. И после недолгого молчания тихо спросил:
— Тогда стоило ли все это таких усилий?
— Ну, батенька, — протянул профессор, — кто знает. Во всяком случае, несколько месяцев боли вас будут беспокоить гораздо меньше.
— Я не об операции…
Профессор поразмыслил и задумчиво произнес:
— В этом случае каждый решает сам для себя. Но если вам нужен мой совет, то вот он: не забивайте голову, все, о чем стоит пожалеть, уже произошло. Теперь ничего не изменишь. Так что вспоминайте о приятном. Гораздо полезней для здоровья, — с грубоватым цинизмом закончил он.
Профессор был уже в дверях, когда больной вдруг негромко позвал:
— Профессор…
Старичок профессор обернулся, держась за створку двери:
— Слушаю вас.
— Приходите еще. — И добавил с кривой усмешкой: — Мне понравилось ваше чувство юмора.
Сегодня он потребовал, чтоб к нему допустили посетителей. Четыре дня, считая и операционный, в полной неизвестности измучили его больше, чем сама операция. Когда в палату широким шагом вошел его лечащий врач, он окинул его равнодушным взглядом и отвернулся. Врач, отнюдь не обескураженный подобным приемом, уселся на стул и вцепился в запястье правой руки:
— Ну, как у нас дела?
Медсестра подсунула ему лист наблюдений. Врач отодвинул его в сторону. С положением дел у ЭТОГО пациента он знакомился сразу по прибытии на работу. Сейчас он хотел только посмотреть на него, ну и так, между прочим, что называется, «засветиться», засвидетельствовать свое рвение. Врач был молодым, перспективным завотделением и явно был не прочь преодолеть еще несколько ступенек вверх. А для того, кто сейчас лежал перед ним, ничего невозможного в этой стране не было. Во всяком случае, в этом были убеждены все, с кем он разговаривал. Отблеск этой славы упал и на него. Все, кто узнавал, что САМ лежит в его отделении, начинали относиться по-другому к нему самому. Только то, что этот великий человек, имея возможность выбрать именитейшие мировые клиники, вздумал попасть на лечение к ним, одномоментно изменило престиж учреждения и его личный статус.
— Почему нет приглашенных мною людей?
— Константин Алексеевич, — наставительно заговорил лечащий врач, — у вас послеоперационный период, одним из непременнейших требований адаптации является полный покой.
Пациент вздохнул. Этого молодого, амбициозного заведующего постоянно заносило — то он чуть ли не лебезил, а то принимался вещать нравоучительно-наставительным тоном — этакое светило медицины.
— Если не ошибаюсь, Николай Аркадьевич? — прервал пациент разглагольствования заведующего.
Врач запнулся на полуслове. Он представился сразу по появлении этого пациента в клинике, приходит в палату несколько раз на дню, медсестра, обращаясь к нему в присутствии больного, неоднократно упоминает его имя-отчество, а этот пациент делает вид, что едва может вспомнить, как его зовут. Это… скандал!
— Так вот, — пациент продолжал размеренным, спокойным тоном, но медсестра почувствовала, что от этого спокойствия у нее вдруг стали стынуть ноги, — мы с вами знакомы не так давно, но, я думаю, вы многое обо мне слышали. Одна из причин, по которой я оказался в этом разваливающемся без капремонта здании, вместо того чтобы быть, скажем, в Швейцарии или Штатах, это то, что здесь я мог бы заниматься работой, не прерываясь ни на день. Вы уже украли у меня три дня. Я согласился с этим потому, что действительно чувствовал себя плохо. Сегодня четвертый день. А что касается меня самого — запомните, только я принимаю решения, чем мне заниматься и как провести любой из оставшихся мне дней. Если вы этого до сих пор не поняли, я найду способ вам объяснить.
В палате повисла напряженная тишина. Медсестра вжалась в спинку стула, кляня все на свете за то, что оказалась в палате в этот момент. Заведующий был чрезвычайно самолюбив, и можно было ожидать, что он постарается избавиться от свидетельницы выволочки, которую ему устроили, как нашкодившему котенку.
— Вы смеете мне угрожать? — Заведующий пытался держаться гоголем, но его выдал дрогнувший голос.
— Оставьте, — устало произнес пациент, — кто вы такой, чтобы МНЕ заниматься вашим запугиванием. Я попытался вам объяснить.
Заведующий, оскорбленно поджав губы, встал и гордо вышел из палаты. Медсестра, обмерев, сидела на стуле. Пациент мягко попросил:
— Принесите телефонную трубку.
От его доброжелательного голоса у нее немного отлегло. Она вытащила трубку из гнезда радиотелефона и передала ее больному. Он набрал какой-то номер и приложил трубку к уху:
— Георгий, это я. — В трубке что-то радостно забормотали, пациент поморщился и кивнул, будто собеседник на том конце мог его видеть. — Хорошо, но все после, а я бы хотел сегодня видеть Рудого. — Он сделал паузу, слушая ответ. — Не волнуйся, пропустят. Да, еще позвони в усадьбу, я хочу, чтоб вечером заехал Андрей. — Он нажал клавишу сброса, в трубке тренькнуло, и Богородцев начал набирать новый номер. Медсестра тихонько подошла к двери и выскользнула в коридор.
Рудой появился через полтора часа. Порфирий Исакович сильно сдал за последнее время. Увидев Рудого, испуганно вползающего в палату, хозяин даже испытал некоторое удовлетворение. Последнее время его начали посещать мысли о вечном. Так вот то, что он в свое время ограничил деятельность Рудого, несомненно, зачтется ему среди добрых дел. Когда он прищучил Рудого, то еще не представлял полностью всех масштабов его свершений. Количество трупов за спиной тогда еще вальяжного и полного амбиций Порфирия Исаковича исчислялось десятками. По объемам пролитой крови он мог соперничать только с ныне покойным Станиславом Владимировичем. Но тот был еще и извращенцем. Хозяин усмехнулся: «Ай-ай-ай, я скатываюсь в безудержный цинизм».
