На столе тренькнул селектор.
— Сергей Константинович, к вам Игорь Александрович.
Яворский раздраженно нахмурился. Ну вот, для полного счастья не хватало еще и помощника президента.
— Просите, Танечка.
Он поднялся и пошел к двери. Епишев был из таких гостей, которых требовалось встречать у дверей, пожимая руку обеими руками и с выражением счастья на лице.
— Добрый день, Игорь Александрович, чем обязаны подобной радости?
— Вашими бы устами, — хмыкнул Епишев.
Он по-хозяйски оглядел кабинет и направился к широкому панорамному окну, выходящему на улицу Академика Королева, с прекрасным видом на Останкинскую башню. У окна, рядом с парой фикусов в кадках, стояли кресла и стеклянный журнальный столик. Фикусы были слабостью Яворского. Он таскал их из одного кабинета в другой при всех своих многочисленных взлетах и падениях. Они смотрелись несколько чуждо в этом стильном кабинете, но каким-то неведомым образом придавали помещению некоторую душевность. Епишев опустил в кресло свое грузное тело и жестом хозяина пригласил сесть и Яворского:
— Давайте тут, без дистанций.
Яворскому такая бесцеремонность пришлась не по нутру, что еще больше испортило ему настроение. Но Епишев имел слишком большое влияние, чтобы ссориться с ним, тем более из-за такого пустяка, и Яворский сдержал раздражение и уселся в кресло. Начинать разговор Епишев не спешил.
— Я там попросил Танечку сделать нам чайку покрепче. Ты, я думаю, не против.
Яворский растянул губы в согласной улыбке. Эти чиновники по-прежнему считают себя пупом земли. Сколько надо нервов, чтобы общаться с ними. Дверь открылась, и вошла Танечка с подносом, заставленным чашками, сахарницей, серебряным чайником и корзинкой с любимым Яворским берлинским печеньем. Мысль о том, что этот боров сожрет солидную часть его печенья, несмотря на свою очевидную мелочность, совсем огорошила Яворского.
— Я вижу, что ты вконец расклеился, Сергей Константинович, — заметил Епишев, жуя печенье и прихлебывая из чашки, — чаю вот совсем не пьешь.
— Игорь Александрович, я думаю, вы ко мне пришли не чаю попить.
— А ты не торопи. Вот год назад поторопились, так сами до сих пор не знаем, в какое дерьмо вляпались.
Яворский сделал стойку, как охотничий пес. Похоже, речь шла о Богородцеве. До сих пор Епишев говорил о нем только в превосходных тонах. Хотя надо признаться, что последнее время он больше молчал по его поводу.
— Насколько я понял, речь идет о проекте, связанном с Собором? — осторожно спросил он.
Епишев невозмутимо прихлебывал чай.
— Не гони, успеется.
Раздражение Яворского сменилось нетерпеливым интересом. Епишев допил чай, сгрыз последнее печенье из корзиночки и сыто вздохнул.
— Я слышал, ты провел переговоры по финансированию покупки прав показа чемпионата Собора. И как много просят?
— Ну, это не олимпиада… — слабо, улыбнулся Яворский. — Но Рудой, конечно, обнаглел.
— Еще бы, — хмыкнул Епишев, — Богородцев ему перекрыл кислород. Он уже в долгах как в шелках.
— И что это означает?
— Это означает, что Богородцев уже не заинтересован в проекте. Я тут попросил сделать анализ фирм, участвующих в финансировании проекта, и знаешь, что обнаружил?
— Предполагаю.
— Богородцев продал все подобные структуры.
Яворский зло произнес:
— Слава богу, что я еще не влез окончательно в эту авантюру.
— Ну, ну, — буркнул Епишев, — и что же ты собираешься делать?
— Как что? Немедленно прерву переговоры о покупке прав на трансляцию.
— А вот в этом ты не прав.
— ???
Епишев, игнорируя удивление Яворского, протянул руку к чайнику и вылил в чашку остатки чая. Отпил.
— Все-таки хороший чаек у тебя Танечка заваривает, с травками. Из-за одного этого стоит к тебе почаще приезжать.
Яворский молчал.
— Богородцев загреб слишком много власти. Он подставил нас всех, в том числе и с помощью этого Собора. Ты знаешь, что рейтинги еженедельных показов упали. Специалисты говорят, что практической ценности этот вид не имеет, чистое шоу. Насколько я знаю, все переговоры о продажах программ за рубеж также прекращены, причем по инициативе иностранных партнеров. Весь этот проект в луже. Но все может измениться.
Услышав последнее заявление, Яворский вздрогнул. Епишев никогда не был человеком, бросающим слова на ветер, к тому же он славился умением держать нос по ветру. Если он решился поставить на кого-то помимо Богородцева…
Епишев невозмутимо попивал чай.
— Если вас интересует моя позиция… — начал Яворский.
Епишев кивнул:
— Именно, Сергей Константинович.
Похоже, Епишев знал что-то важное. Яворский наклонился вперед:
— Я должен обладать большей информацией, Игорь Александрович.
— Вне всякого сомнения, Сергей Константинович. — Епишев хитро прищурился. — Почему бы нам вместе не поразмышлять вот над какими фактами. — И он вкрадчиво продолжил: — Как вы знаете, у Богородцева такой принцип. Как только он, так сказать, списывает человека со счетов, он тут же изымает капиталы из всяких совместных предприятий и делает вид, что я не я и Маша не моя. Так произошло в этой темной истории с… м-м-м, ну ты знаешь, шумная перестрелка на окраине почти четыре года назад. А ведь тот сгоревший особнячок Богородцеву я сам помогал купить. Какой предупредительный был, сукин сын. Ну да ладно. Так вот, когда пошли разбирательства, оказалось, что Богородцевым там и не пахнет. Даже этот особняк изначально был не его. Улавливаешь мысль?
— По-моему, вполне разумный ход, — заметил Яворский.
— Правильно. Кстати, то же самое и с Рудым. Даже здание, в котором Федерация национальных единоборств арендует офис, оказывается, никогда не принадлежало Богородцеву.
Яворский улыбнулся:
— Ну, тут Константин Алексеевич перегнул палку, на этом уровне уже мало кого интересуют юридические тонкости. Главное — фактическое положение дел. Да что я вам говорю.
Яворский откинулся на спинку кресла, пытаясь угадать, что означает эта эскапада Епишева, но тот улыбнулся в ответ:
— В общем, ты, конечно, прав, но как говорят: привычка — вторая натура. — Он допил чай и поставил чашку.
Яворский ждал. Епишев нагнетал напряжение, но с Яворским такие дела не проходили. Он прекрасно знал, что Епишев, сказав «а», обязательно скажет «б».
— Ты, кажется, завязан с Богородцевым через финансовую группу «Телекомбизнесбанка»? — заговорил Епишев.
Яворский похолодел:
— Вы хотите сказать…
