– Что смотришь? Ступай. Иди замерзай в сугробе, вон как бедная Сюзи Хеферман замерзла.
– О господи, – запричитала тетя Мэдж, – это правда. Чистая правда.
– Бедная Сюзи, вот каково жить одной, – сказала бабушка, глядя на меня с укоризной, будто я в чем-то провинилась.
– Ты ее не знаешь, детка, мы с ней раньше жили по соседству, в школе вместе учились, – поспешила успокоить меня тетя Мэдж. – Сюзи Хеферман, она потом стала миссис Белл. Вышла за Гершома Белла. Ну, для нас-то она по-прежнему Сюзи Хеферман.
– Сам Гершом в прошлом году умер, а обе дочери повыходили замуж и уехали, – продолжила бабушка, промокая глаза и нос чистым платочком, который она достала из рукава; она немного успокоилась, но смотрела все так же сердито. – Бедной Сюзи хочешь не хочешь нужно было самой ходить за коровами. Не хотела избавляться от скотины, надеялась одна управиться со всем хозяйством. Вот и вчера вечером пошла в хлев доить, нет бы бельевую веревку привязать к двери, так нет, на обратном пути сбилась с тропинки – и только сегодня ее нашли.
– Нам Алекс Битти позвонил, – сказала тетя Мэдж. – Он был с теми, кто ее нашел. Расстроился, конечно.
– Она насмерть замерзла? – глупо спросила я.
– Вряд ли можно человека разморозить обратно, – проворчала бабушка, – если он пролежал в сугробе всю ночь, при такой-то погоде! – Плакать она перестала.
– Бедная Сюзи! Подумать страшно – от хлева до дома не добраться! – подхватила тетя Мэдж. – Не надо ей было цепляться за этих коров. Да ведь она считала, что как-нибудь справится. А у самой нога больная. Думаю, нога ее и подвела.
– Ужас, – поежилась я. – Лучше я никуда не пойду.
– Иди, если хочешь, – вскинулась бабушка.
– Нет уж, останусь.
– Никогда не знаешь, что с кем может приключиться, – подытожила тетя Мэдж.
Она тоже всплакнула, но у нее, по сравнению с бабушкой, это выглядело более естественно: просто глаза слегка на мокром месте. И кажется, ей полегчало.
– Кто мог подумать, что Сюзи ждет такой конец, она ведь по возрасту ближе ко мне, чем к твоей бабушке, а какая плясунья была! Помню, говорила, что готова хоть двадцать миль трястись на санях, лишь бы потанцевать. Мы с ней один раз платьями поменялись, просто для смеху. Знать бы тогда, как все обернется!
– Никто наперед не знает. Да к чему и знать? – сказала бабушка.
За ужином я наелась вволю. О Сюзи Хеферман уже не вспоминали.
Теперь я понимаю гораздо больше, чем раньше, только какой в этом прок? Я понимаю, что тетя Мэдж могла сочувствовать моей маме, потому что и до ее болезни воспринимала ее как не вполне здорового человека. Все, что выходило за рамки обычного, она попросту рассматривала как признак нездоровья. А бабушка видела в мамином поведении только пример того, как не следует жить. Бабушка вышколила себя, годами не давала себе спуску, назубок выучила, как себя вести и что говорить; она рано усвоила, как важно – и как трудно – уметь смириться, она к этому стремилась и этого достигла. Тетя Мэдж ничего такого не сознавала. Возможно, бабушка чувствовала в моей маме скрытую угрозу всем своим принципам, возможно, могла даже понять – каким-то шестым чувством, в чем она ни за что не призналась бы, – те мамины чудачества, которые она так успешно, хотя и не впрямую высмеивала и порицала.
Теперь я понимаю, что моя бабушка, оплакивая гневными слезами судьбу Сюзи Хеферман, оплакивала и свою собственную, что она знала, почему я так стремлюсь домой. Знала, но не могла понять, каким образом это произошло, и могла ли ее жизнь сложиться иначе, и как вышло, что она сама, когда-то жестоко обманутая в своих надеждах, но не сломившаяся, превратилась в обыкновенную старуху, которой родственники вынуждены потакать, но которой никогда не скажут правду и от которой мечтают поскорей избавиться.
Поминки
Перевод Андрея Степанова
Когда Эйлин проснулась, было уже совсем светло. Возле кровати стояла Джун с подносом в руках. На подносе – кофейник, сливки, сахар и тосты из пшеничного хлеба домашней выпечки.
– О господи! Это мне следовало сделать!
– Что – это?
– Ну, принести тебе кофе в постель. Я же рано проснулась. Просто лежала и ждала. Ждала, когда солнце взойдет.
Эйлин не стала рассказывать, что не спала всю ночь. Или почти всю ночь. Матрас казался слишком жестким, простыни слишком гладкими, а сама она – каким-то ненужным и чужеродным приложением к ним.
– И как ты только живешь без часов? – сказала Джун, ставя поднос на столик. – Впрочем, хорошо, что ты не встала и не начала тут хозяйничать. Ты бы все равно не справилась с кофемолкой.
Ну да, про это Эйлин забыла. Они же пьют свой особенный кофе. Покупают несколько видов зерен в магазине импортных товаров в центре города, потом перемалывают их и готовят особую смесь.
– В любом случае мне надо было встать пораньше, – добавила Джун. – Дел еще невпроворот.
– Давай я тебе помогу.
– Будь добра, помоги мне сейчас: пей кофе и не высовывайся, пока я там не управлюсь с этой дикой оравой.
Джун имела в виду детей – всегда их так называла. Держалась она как обычно. Та же ясность суждений и то же отсутствие церемоний. Уже одета: оранжевые брюки и вышитая мексиканская блуза из небеленого хлопка. И выглядит как всегда. Светлые волосы зачесаны назад и перехвачены эластичной лентой, из-под которой на лоб выбиваются кудряшки. Просто лопается от энергии, уверенности в себе, деловитости – и трогательно, и жутко. Прямо какая-то жена миссионера. Румянец густо покрывает щеки и шею: после утраты, которую она понесла, он, похоже, стал даже ярче.
Теперь Эйлин понимала, как наивно было ждать, что сестра изменится: похудеет от горя, осунется, утратит прежнюю самоуверенность или вообще перестанет говорить, замкнется. Но еще вчера вечером, когда они обнялись в аэропорту, Эйлин почувствовала, как тело Джун дрожит от скрытой энергии. А как только она начать бормотать слова соболезнования, сестра прервала ее – нетерпеливо, настойчиво, чуть ли не победоносно:
– Ну и ветрило, а? Представляю, какой жуткий был полет!
Младших Джун отправила в школу. У них с Эвартом было семеро детей. Семеро – вместе с Дугласом. Родилось подряд пять мальчиков, и тогда Джун и Эварт усыновили двух девочек: одну чистокровную индианку, другую – полукровку. Младшая еще ходила в садик, а Дугласу уже исполнилось семнадцать.
До Эйлин доносился голос сестры – та говорила по телефону:
– Не хочется подавлять чужие чувства, но искусственно их подогревать я бы тоже не стала. Понимаешь, что я имею в виду? Ну да. Это их обычный круг общения. Я думаю, им лучше не приезжать, но если нужно – пожалуйста. Надо же дать им возможность выразить соболезнования. Если они хотят их выразить. Да. Совершенно верно. Да. Спасибо. Спасибо большое.
Затем она позвонила заказать новую кофеварку.
