Огонь заполнил дом, как кровь заполняет гнойник. Казалось, что постройка того и гляди лопнет, однако кожа не поддавалась. Кожа – это крыша и стены дома Пня Троя. Бывает, что дерево кажется не прочнее кожи.
– Сейчас крыша рухнет! – говорили зеваки. – Хорошо хоть ветра нет!
Я не понимала, что в этом хорошего, что теперь вообще может быть хорошего. Дом, на который я раньше не решалась, не хотела смотреть, оказался в устройстве совсем простым, как домик на картинке: дверь в центре и с обеих сторон от нее по узкому окну, а над дверью – слуховое окошко. Оба окна были разбиты – это Говард Трой пытался пробраться внутрь. Его оттаскивали. Теперь он сидел на земле перед горящим домом. Он выглядел потерянным, бессильным что-то изменить – каким выглядел в школе.
Из города вызвали пожарную машину, но когда пожарные прибыли, им уже оставалось только одно – благодарить Бога за отсутствие ветра. Они вытащили лестницы, но приставлять их не стали. Некоторое время спустя им удалось добыть воды из крайнего гидранта – дом стоял за городской чертой – и облить полуразвалившиеся сараюшки, забор и уборную. Они направили воду и в пламя, но это выглядело как-то по-мальчишески глупо. «Вы бы уж тогда встали в ряд да поплевали туда!» – выкрикнула Робина, пребывавшая в сильнейшем возбуждении. Она сама была как горящая балка – вся подрагивала и потрескивала. Стояла она у калитки, где как раз расцвел огромный запущенный куст форзиции, а ведь снег едва-едва сошел. Меня она держала рядом. Моя мама, которая нас сюда привезла, сидела в машине на дороге, на некотором отдалении. Оттуда и наблюдала за пожаром, а с толпой смешиваться не захотела.
Это я первая увидела пожар из окна своей комнаты наверху – увидела изумительную вспышку в углу ночного пейзажа, яркое сияние на фоне мерцания городских огней, разливающийся омут тепла. Свет этот шел изнутри дома, через щели и окна.
Я подумала: Робине не по себе оттого, что она не может управлять пожаром. Не может отдавать команды пожарным. Она, надо сказать, попыталась, но они угрюмо продолжали делать свое дело, причем никуда не спеша. Ей оставалось только поправлять зевак, которые обменивались сведениями; это уже было кое-что.
– Хорошо еще, в доме никого нет, – сказал один из подошедших недавно.
И Робина откликнулась сурово:
– А то вы не знаете, что это за дом?
Похоже, некоторые не знали.
– А то вы не знаете, кто в нем живет? Пень Трой.
Это не всем и не все объяснило, поэтому она продолжила:
– Пень Трой, безногий! Сам-то он оттуда выйти не мог, верно? Значит, он и сейчас внутри.
– Господи! – благоговейно произнес какой-то мужчина. – Господи, он там заживо изжарится.
Огонь издавал совершенно неожиданный звук. Какой-то скрежет, будто доски или газонокосилку волокут по бетону. Я и не подозревала, что у огня вот такой голос. Хриплый, нетерпеливый – можно еще сказать «заполошный». И где-то там, в этом заполошном гуле, заходился криком Пень Трой – неужели он не звал на помощь? Если даже и звал, пламя ревело слишком громко и человеческий голос никто не слышал.
Не было еще и полуночи, так что к этому времени очень многие даже не ложились, а кто лег, встали снова – решили, что дело того стоит. Дорогу запрудили машины. Многие просто сидели и смотрели в окно, но много было и таких, что бродили между пожарными или стояли у забора, – лица озаряло пламя. Даже дети не бегали – внимание их было поглощено пожаром. Мне на глаза попались Робинины братишки и сестренки – некоторые из них, если не все. Они, надо думать, увидели огонь из своего дома – в небе уже стояло алое зарево – и пошли посмотреть через кусты, по темноте. Робина их тоже увидела и тут же закричала:
– Флоренс! Картер! Финдлей! А ну, хоть вы-то сюда не суйтесь!
Они и так не совались – мы стояли гораздо ближе, чем они.
Она почему-то не спросила, где Джимми и Дюваль, хотя те вряд ли добровольно пропустили бы такое зрелище. Вместо нее крикнула я:
– Флоренс! А где Джимми с Дювалем?
Робина выбросила вперед единственную свою целую руку и вмазала мне по лицу, прямо по губам, – удара такой силы я никогда не ощущала, ни до ни после. Я была так ошарашена, что даже подумала: удар как-то связан с пожаром (тем более что вокруг все твердили: «Поосторожнее! Сейчас рухнет, доски полетят во все стороны!»), и Робина наверняка просто выставила руку, чтобы отвести какой-то летящий в меня предмет. И в тот же миг крыша все-таки обрушилась, и все бросились врассыпную. Пламя взметнулось в небо. И почти в тот же миг с другого конца двора раздался вопль, а почему – я поняла только позднее. В тот момент мне от смятения почудилось: кричат из-за того, что Робина меня ударила. А на деле кричали из-за Говарда Троя, который сорвался с места и метнулся прямиком в пылающий, оседающий дверной проем – спасти никого уже было нельзя, если он кого-то хотел спасти, но и его не спасли тоже.
Впоследствии этому дали несколько объяснений. Одно заключалось в том, что на деле он хотел бежать в другую сторону, прочь от огня, но в помрачении рассудка бросился прямиком в пламя. Другое – что он услышал призывный крик отца и подумал, что успеет его вытащить. Или крик этот ему почудился. Вряд ли к тому моменту Пень Трой еще был в состоянии кричать. В свете этого объяснения Говард Трой выглядел героем, поэтому оно не получило широкого признания, хотя кое-какие чудаки так и остались при нем, в том числе и моя мама. Еще одно объяснение заключалось в том, что Говард Трой сам устроил поджог, возможно – после ссоры с отцом, а возможно – и вовсе без причины, чтобы показать, на что он способен; а до того он долго выжидал и готовился, так что люди совершенно справедливо относились к нему с опаской. У этой теории было вещественное подтверждение – пустая канистра из-под бензина. Те, кто считал, что поджог был преднамеренным, иногда высказывали предположение, что запалил дом сам Пень или кто-то по его распоряжению, потому что он хотел получить страховую выплату. Он, видимо, собирался выбраться из дома заранее или рассчитывал, что Говард его вытащит, но Говард струсил или упустил нужный момент. А потом, из-за угрызений совести или страха перед наказанием, бросился в пламя. Но на тот момент никаких объяснений вообще не было. Зеваки поспешно расходились, чтобы рассказать другим – тем, кто ничего не видел. Меня поступок Говарда не удивил. После пожара и удара по лицу меня уже ничто не удивляло. Я прижала руки к губам – как ни странно, зубы все были на месте; кровь шла только из ссадинки на внутренней стороне губы, которую я случайно прикусила.
Робине же пожар внезапно наскучил до смерти. Она потянула меня к калитке, потом к дороге. Маминой машины там уже не было.
– Похоже, уехала домой без нас, – сказала Робина. – И правильно сделала. Эти придурки могут торчать здесь хоть до утра. Знаю я, чего они дожидаются. Они дожидаются, когда будут выносить тело. Тела, – поправилась она. – Ну и пусть дожидаются.
Я не ответила, я не оглядывалась на пожар. Я шла вперед. Один раз Робина толкнула меня – иначе я свалилась бы в канаву. Я так и подпрыгнула от ее прикосновения.
