Они отправились ловить сумасшедшего мальчишку, точнее, молодого человека лет девятнадцати или двадцати. Этот парень жил на соседней улице. Мистер Лоухид не мог вспомнить, что рассказывал о нем отец, помнил только имя: Фрэнк Макартер. Он был самым младшим ребенком в большой католической семье, бедной, но добропорядочной. В детстве у него случилось несколько припадков, и его увезли из дома, а потом вылечили, и он вернулся и жил тихо-мирно, заботясь о престарелых родителях, поскольку старшие братья и сестры из родного дома разъехались. И снова мистер Лоухид затруднился бы ответить: рассказал ли тогда отец, почему всех мужчин вызвали ловить Фрэнка Макартера? А причина заключалась в том, что ранее в тот же вечер, еще до наступления темноты (и точно до дойки, поскольку именно громкое мычание недоенных коров заставило соседа зайти в дом Макартеров), Фрэнк убил своего отца. Он убил его в амбаре с помощью вил и лопаты, а потом убил и мать – на кухне, той же лопатой – должно быть, прихватил с собой из амбара.
Таковы были факты. А во сне, насколько он мог припомнить, эти факты подразумевались, но не раскрывались. Наяву он знал про двойное убийство все. Хотя и не помнил, кто и когда ему рассказывал о деталях. А во сне не понимал, в чем дело, отчего вся эта суета и спешка. Знал только, что надо отыскать сапоги и спешить следом за отцом и братом (если суметь быстро собраться, – там, во сне, – то его тоже возьмут). Куда они направляются, он не знал, просто шел и шел вперед, пока не понимал наконец, что им нужно что-то найти. Вначале их продвижение оказывалось легким и даже веселым, но потом замедлялось и затруднялось: отвлекали какие-то невидимые силы, и мистер Лоухид вдруг обнаруживал, что отстал от всех и занимается совершенно другим делом: например, смешивает лекарство в аптеке согласно рецепту или ужинает с женой. С запоздалым раскаянием в душе он пытался вернуться туда, где ему надлежало быть, и в одиночку, стараясь не выдать себя, брел через неприветливые окрестности – там почему-то всегда было ненастье. На этом месте сон обрывался. Возможно, мистер Лоухид просто не запоминал его окончания. Скорее всего не запоминал. Когда это приснилось ему впервые, родители и сестра уже умерли, но брат был еще жив – у него был дом в Виннипеге. Мистер Лоухид все думал ему написать, спросить про Фрэнка Макартера – поймали его той ночью или нет? В этом месте у него в памяти зияла дыра. Но так и не написал. Точнее, он писал брату, но так и не спросил об этом, забыл. А может, просто не стал спрашивать: посчитал вопрос идиотским. А потом брат умер.
Этот сон всегда оставлял в душе тяжелое чувство. Наверное, потому, что мистер Лоухид еще какое-то время чувствовал рядом присутствие умерших: отца, матери, брата, сестры. Наяву он никогда не мог отчетливо представить их лица. И как передать, объяснить, даже если было бы кому, странное ощущение материальности их присутствия? Казалось, что должно быть какое-то место, где они существуют сами по себе, вне его сознания. Невозможно было поверить, что он их выдумал. Впрочем, такое случается. Он вспомнил, как его мать иногда за завтраком вдруг говорила изумленно, почти жалобно: «А мне сегодня снилась ваша бабушка! Как сейчас ее вижу!»
Еще он постоянно думал о разнице между тем временем и нынешним. Разница эта была огромна. Просто невероятно, что один и тот же человек мог жить тогда и теперь. И как это ему удалось? Ну как можно было одному человеку знать его родителей, а потом – Рекса и Каллу? Мистеру Лоухиду стало приходить в голову – впрочем, и раньше иногда приходило, – что лучше бы ему относиться ко всему так, как свойственно людям его возраста. То есть поменьше наблюдать и просто верить, что все в мире неизменно, хотя и случаются разные страшноватые – но вполне поправимые – аберрации. Да, лучше бы не понимать, как изменился мир.
Сон напоминал о том времени, по отношению к которому нынешняя действительность казалась каким-то жалким, неумелым и грубым подражанием. Правда, с годами его чувства притупились – с этим не поспоришь. Но все же. Значимость жизни, ее ценность куда-то испарились. События теперь происходили как бы понарошку, они были либо все одинаковые, либо вообще не имели значения. Когда мистер Лоухид ехал на автобусе по городу или даже по сельской местности и смотрел в окно, его уже ничем нельзя было удивить: даже если бы за окном проплыл минарет, скажем, или белый медведь. И все было не тем, чем казалось. Девушки в супермаркете, торгуя ананасами, надевали юбки из травы, а однажды он видел мальчишку на бензозаправке, протиравшего стекла у машин, в дурацком колпаке с погремушками. Нет, ничему уже не удивляешься.
Иногда в той музыке, которая неслась с нижнего этажа, ему удавалось вдруг расслышать знакомую мелодию – чистую и неисковерканную. Но он заранее знал, что произойдет дальше: мелодия будет высмеяна, переиначена, изуродована, разодрана в клочья, усилена колонками так, что ее и не узнаешь. И подобные штуки происходили везде и повсюду. По-видимому, это нравилось людям.
Пирс Росс-пойнт был полуразрушен и давно заброшен. Во время прилива он весь уходил под воду, а при отливе вода покрывала только дальний его конец. Мистер Лоухид прошел по изгибу набережной – все-таки не усидел дома, выгнало беспокойство, хотя он втайне надеялся, что никто, кроме него, не явится. Вдруг все это окажется игрой его воображения, или, что более вероятно, вдруг выяснится: остальные просто сговорились его разыграть. Но ничего подобного: народ все-таки собрался. С набережной возле Росс-пойнта не было спуска к воде: лестницы имелись либо ближе, либо дальше. Однако мистер Лоухид все-таки сумел спуститься на пляж, держась за кусты – жесткие, как веники, – и только потом сообразил, что мог переломать все кости. Он поспешил вдоль моря к месту действия.
Он сразу узнал тех, кто носился по пирсу, перепрыгивая с одной сломанной бетонной опоры на другую. Рекс, Калла, Ровер и куча их неотличимых друг от друга приятелей. Калла была обернута во что-то наподобие… да, он не ошибся – на ней было старое мягкое покрывало с кровати. Розово-коричневый ворс местами совсем истерся. Молодые люди резвились, шлепая босиком по воде. Один мальчишка на берегу играл на флейте. Только это была не обычная флейта, а такая же, как у Юджина, – блок-флейта. Играл хорошо, хотя несколько монотонно. Две сестры-старухи тоже пришли на берег. Слепая что-то спрашивала, указывая белой тростью на воду. Прямо Моисей у Чермного моря. Другая ей отвечала – описывала, что происходит. Мистер Клиффорд, мистер Мори и еще несколько стариков неспешно беседовали, благоразумно расположившись подальше от воды. Сколько всего человек? Сказать было трудно. Может, больше шестидесяти, а может, не набралось и трех десятков. Юджин сидел на пирсе, подальше от людей, совсем один. Мистеру Лоухиду пришло в голову, что по сегодняшнему случаю Юджину стоило надеть что-нибудь особенное: какую-нибудь хламиду из грубого холста или набедренную повязку, если бы он сумел ее раздобыть. Однако Юджин был одет как обычно: в джинсы и белую футболку.
Один из стариков вынул из кармана часы и объявил во всеуслышание:
– Уже десять!
– Юджин, уже десять! – выкрикнул Рекс.
Он стоял по пояс в воде, в мокрых штанах, с обнаженным торсом.
Юджин сидел ко всем спиной, высоко подняв колени и спрятав в них голову.
