На минуту все притихли, даже Лоретта Берд прикусила язык.
– Ну и ну, – вымолвила наконец миссис Пиблс. – У меня нет слов. Где мои сигареты? Уверяю вас, я никогда ничего подобного за ней не замечала. – Она обращалась к Элис Келлинг, но Элис Келлинг продолжала в упор смотреть на меня.
– Распутная сучка. – У нее по лицу катились слезы. – Мелкая распутная тварь, вот ты кто! Я с первого взгляда тебя раскусила. Мужчины таких презирают. Он просто использовал тебя – и был таков, ты хоть понимаешь это? Такие, как ты, – полное ничто, отхожее место, грязные подтирки!
– Ну полно, – попыталась остановить ее миссис Пиблс.
– Подтирки! – всхлипывала Эллис Келлинг. – Грязные подтирки!
– Ой, да не убивайтесь вы так, – принялась утешать ее Лоретта Берд: ее всю распирало от восторга – как же, своими глазами увидеть такую сцену! – Мужчины все одним миром мазаны.
– Эди, я крайне удивлена, – сказала миссис Пиблс. – Я считала, что твои родители – люди строгих правил. Ты ведь понимаешь, что тебе рано заводить ребенка?
Мне до сих пор стыдно вспоминать, что тут со мной приключилось. Я совсем растерялась, прямо как шестилетняя малявка, и в голос заревела:
– От этого детей не бывает, неправда!
– Ну вот, я же говорю: у них все от глупости, – сказала Лоретта Берд.
Но миссис Пиблс вдруг вскочила, схватила меня за плечи и принялась трясти.
– Ну-ка, успокойся! Без истерик. Успокойся. Не реви. Послушай меня. Послушай! Давай разберемся: понимаешь ли ты, что значит «интимная близость»? Спокойно скажи мне. Что это значит, по-твоему?
– Это когда целуются, – провыла я в ответ.
Она убрала руки и отпустила меня.
– Ох, Эди! Прекрати. Не глупи. Все хорошо. Вышло недоразумение. «Интимная близость» – это много, много больше. Не зря я засомневалась…
– Проговорилась, а теперь изворачивается! – не сдавалась Элис Келлинг. – Да-да. Она не дура. Знает, что придется держать ответ.
– Я ей верю, – твердо сказала миссис Пиблс. – Какая отвратительная сцена!
– Что ж, есть способ выяснить все наверняка, – заявила Элис Келлинг и решительно встала со стула. – В конце концов, я медицинская сестра.
Миссис Пиблс перевела дух и сказала:
– Нет. Нет! Поди к себе, Эди. И прекрати выть! Это просто невыносимо!
Скоро до меня донесся шум отъезжающей машины. Я легла на кровать и долго пыталась унять рыдания, подавить приступы плача – они накатывали на меня словно волны, один за другим. Наконец я кое-как справилась со слезами и просто лежала без сил.
Немного погодя дверь открылась и в комнату заглянула миссис Пиблс.
– Уехала, – сообщила она с порога. – И эта балаболка Лоретта тоже ушла. Ты, полагаю, сама знаешь, что не должна была приближаться к этому человеку, тогда никаких неприятностей не случилось бы. У меня голова раскалывается. Когда придешь в себя, сходи умойся холодной водой и приберись на кухне. И возвращаться к этой теме мы не будем.
И мы действительно не возвращались к этой теме. Только много лет спустя я сумела сполна оценить, от какой беды уберегла меня миссис Пиблс. После того случая она стала относиться ко мне холоднее, чем прежде, но всегда была справедлива. Хотя «холоднее» не совсем правильное слово – это смотря с чем сравнивать. Особого тепла она и раньше ко мне не проявляла. Просто теперь ей приходилось постоянно приглядывать за мной, а это кому хочешь будет действовать на нервы.
Что до меня, я постаралась позабыть давешний скандал, как дурной сон, и стала ждать обещанного письма. Почту доставляли каждый день, кроме воскресенья, от половины второго до двух – очень удачное время, потому что миссис Пиблс после часу как раз ложилась вздремнуть. Я наводила блеск на кухне и шла к почтовому ящику у дороги, садилась на траву и принималась ждать. Само ожидание доставляло мне удовольствие. Я все выбросила из головы – Элис Келлинг, шум, который она подняла, обвиняя меня во всех грехах, то, как переменилась ко мне миссис Пиблс, боязнь, как бы она не рассказала все доктору, и физиономию Лоретты Берд, которую хлебом не корми – дай порадоваться чужому несчастью. При виде почтальона я всегда улыбалась, продолжала улыбаться и тогда, когда он вручал мне почту и я убеждалась, что сегодня письма мне нет. Почтальон был из семейства Кармайклов. Я определила это по лицу: у нас в округе много Кармайклов, и почти у всех смешно оттопырена верхняя губа. Для проверки я спросила, как его зовут (он был молодой парень, застенчивый, но добродушный, всегда охотно отвечал, о чем ни спросишь), и когда он назвался, сказала: «Я по лицу догадалась, кто ты такой!» Ему это понравилось, он всегда был рад меня видеть и понемногу перестал робеть. «Я твоей улыбки весь день ждал!» – кричал он мне на прощанье из окна машины.
Долгое время у меня и в мыслях не было, что письмо может вообще не прийти. В том, что оно придет, я была так же уверена, как в том, что утром взойдет солнце. Не сегодня-завтра моя надежда сбудется, просто нужно подождать еще денек. И вот у столба с почтовым ящиком уже зацвели золотые шары, а потом дети снова пошли в школу, и я, отправляясь встречать почту, стала надевать теплый свитер. Однажды, возвращаясь со счетом за электричество – единственный конверт, который пришел в тот день, – я посмотрела на ярмарочное поле за дорогой, на белый пух ваточника, на побуревшие шишки ворсянки – совсем осенняя картина, – и вдруг меня как молнией ударило: никакого письма не будет. Смириться с этой мыслью казалось трудно, почти невозможно. Невозможно? Как сказать. Если я вспоминала лицо Криса, когда он обещал написать мне, мысль и впрямь казалась невозможной, но если забыть его лицо и вспомнить пустой почтовый ящик, то все становится на свои места, от правды не убежишь. Я по-прежнему ходила встречать почту, но сердце как будто свинцом налилось. И улыбалась я теперь, только чтобы не расстраивать нашего почтальона: у него и так жизнь не сахар, а тут еще зима на носу.
Но в один прекрасный день до меня внезапно дошло: это же сколько женщин, везде и всюду, вот так вот гробят свою жизнь! Ждут и ждут у почтовых ящиков какого-то заветного письма. И я представила себе, что продолжаю выходить за почтой – день за днем, год за годом, а в волосах уже пробивается седина, и я подумала: ну нет, не из такого я теста сделана, с меня довольно. Я перестала выходить встречать почту. Если поделить женщин на тех, кто всю жизнь покорно ждет, и на тех, кто не ждет, а действует, то я знаю, с кем мне по пути. Даже если эти вторые что-то упускают и чего-то им изведать не судьба, все равно – по мне, пусть лучше так.
Я очень удивилась, когда однажды вечером в доме Пиблсов раздался звонок и наш почтальон попросил меня к телефону. Он сказал, что соскучился, давно меня не видел. Спросил, не хочу ли я съездить с ним в Годрич, там идет какой-то знаменитый фильм, теперь уж не помню какой. Ну, я согласилась, и потом мы два года встречались, и он сделал мне предложение. Мы обручились, и еще год я приводила свои дела в порядок, но в конце концов мы поженились. Он любит рассказывать детям, как я будто бы бегала за ним – каждый день караулила его возле почтового ящика, а я на это только смеюсь и не перечу: пускай люди думают, как им нравится, пускай живут и радуются!
