– Что это? – спросил он у Седого, упавшего в шикарное водительское сиденье, напоминавшее скорее гоночный «ковш».
– Карбон, – отозвался тот и, вместо того чтобы, как в обычных машинах, вставить ключ, придавил пальцем какую-то кнопку со вспыхнувшей на ней надписью «power». BMW вздрогнул всем… телом (ну не поворачивался язык обозвать это кузовом). Седой бросил:
– Пристегнись.
– Чего? – не сразу понял Михаил, продолжая зачарованно даже не разглядывать, а всеми органами чувств впитывать ощущения от пребывания в этой великолепной машине. Но Седой только молча нажал на газ, наглядно показав соседу, что он имел в виду, когда его на вираже ощутимо приложило об обтянутую все той же кожей среднюю стойку.
На Ярославское шоссе они вылетели в момент. Седой притопил газ, и Миша почувствовал, как его вдавило в кресло. Ощущение было непередаваемым. Но шоссе было плотно забито, поэтому уже спустя пару секунд Седой поспешно нажал на тормоз. Михаила бросило вперед, и он буквально повис на ремнях, для страховки еще упершись руками в переднюю панель. A BMW едва не вломился передним бампером в ползущий впереди, в вялотекущей пробке, изрядно подержанный «Опель-Рекорд».
– Вот сука! – зло выругался Седой и, резко вдавив клаксон, вывернул руль влево, нагло вклиниваясь в соседний ряд. Обогнув «опель» слева, он сравнял скорости и резко бросил:
– Открой окно! – а затем, перегнувшись, заорал: – Ну ты, урод! Я тебе сейчас…
Так что на учебу в это утро Миша добрался едва ли не на час раньше, чем обычно. Нет, до самого института Седой его не довез, сбросил у ближайшего метро, но все равно до Москвы они добрались раза в три быстрее, чем на раздолбанной маршрутке.
Следующие несколько дней они с Седым практически не пересекались. Михаил только изредка видел, как его крутая тачка срывается с места и, распугивая окружающих, ныряет в проезд между домами. Да еще как-то заметил Седого в сквере, в шумной компании. Компания явно была крутой и открыто демонстрировала это. Сверкающие полировкой крутые тачки были не аккуратно припаркованы, а нагло и беспардонно брошены рядом с тем местом, где они гудели, перекрыв почти половину проезжей части. Дверцы машин были распахнуты, и из салонов неслась громкая музыка. И вообще компания вела себя шумно, вызывающе. Девицы визжали, парни громко матерились. На лавочке стояла пара ящиков с шампанским, половина содержимого которых уже была на руках, и народ по-простецки прихлебывал пенящийся напиток прямо из горла.
Когда Миша рассказал обо всем этом Черному, тот задумался. Что-то тут не стыковалось. Нет, он был совершенно уверен в том, что Седой может себе позволить не то что BMW, а даже «феррари», или «ламборджини», или «роллс-ройс», приди ему в голову такая блажь. Но до сих пор он вполне обходился обычной «Нивой». И Черный вполне понимал почему.
Судя по тому, что он успел узнать о Седом, для него машина действительно являлась всего лишь средством передвижения. Причем любая – от «Оки» до «бентли». Поэтому и машину он выбрал, исходя скорее из универсальности. Тем более что, судя по его утверждениям, удобство или управляемость для него не играли особой роли. Для существа, способного походя вылечить гастрит и устранить предрасположенность к язве двенадцатиперстной кишки, отключить болевые ощущения или не допустить того, чтобы затекла поясница, – раз плюнуть. А с его возможностями по управлению временем лишняя секунда в скорости реакции вследствие лучшей управляемости тем более неважна. Что же касается престижности… Ну, разве нас, скажем, волнует, какие волокуши престижней – из ольхи или бука? Волокуши они и есть волокуши.
Так что то, как начал себя вести Седой, совсем не стыковалось ни с его прежней манерой поведения, ни даже с элементарной логикой. И Черный тогда посоветовал Мише повнимательней приглядывать за Седым.
Следующую порцию информации он получил через неделю. Причем такую, что проняло даже Мишу, до сего момента не видевшего ничего необычного в том, что «крутой пацан», каковым он вполне наивно считал Седого, начал вести себя наконец как «крутой пацан».
В тот вечер Миша с Седым забрели в бар. Причем, по мнению Михаила, они пересеклись неожиданно. Седой притормозил у тротуара, когда Миша шел с остановки маршрутки домой, вернувшись из Москвы. Но Черный уже давно решил для себя, что неожиданности по поводу их взаимоотношений с Седым практически исключены, поскольку все всегда развивается так, как нужно Седому. И все его вопросы типа: «Итак, что вы решили?» или «Нам снова нужен Регистратор. Поедешь?», сродни тому троекратному предложению отказаться, что входит в ритуал принятия иудаизма. Уж если человек приперся на церемонию, чего спрашивать-то?
Бар был средней руки, не слишком пафосный, но приличный, с ценами не для человека с улицы. Хотя на московскую круть он никак не тянул, но для Королева считался вполне престижным.
Едва они сели за столик, как Седой мгновенно заказал и высосал соточку «Гжелки». После чего откинулся на спинку стула и благодушно уставился в зал.
– Хорошо…
– А то! – согласно кивнул Миша, тоже накатив аналогичный объем. Он весь вечер мотался по Москве, попал под дождь и слегка продрог. А за день в брюхе побывала только пара чебуреков из серии «купи четыре чебурека и закажи кошку». Так что дополнительные сорок градусов и некоторое количество килокалорий сейчас приятно его согрели. Потом принесли шашлыки, и Михаил накинулся на еду. Они накатили еще по паре стопок, после чего Седой отправился к бару, откуда вернулся спустя десять минут со стаканом коктейля в руке. Сев на стул, он вытянул ноги, почти перекрыв проход, и, захватив губами соломинку, блаженно прикрыл глаза…
– Вот придурок, разлегся!
Михаил развернулся на голос. Перед вытянутыми ногами Седого стояла какая-то девица с густо наштукатуренным лицом. Седой медленно открыл глаза, окинул девицу ленивым взглядом и, нагло оскалившись, все так же молча закрыл вновь. Девица возмущенно фыркнула, но, не рискнув переть напролом, отступила назад и, обойдя соседний столик, присоединилась к шумной компании, занимавшей два сдвинутых стола и состоявшей из таких же наштукатуренных бабенок вперемежку с горячими кавказскими парнями. И сразу же оттуда донесся ее возмущенный голос, проклинающий «тупое быдло» и «разных уродов». Седой снова медленно открыл глаза и отыскал взглядом компашку. Девица еще что-то вякнула, но взгляд Седого был каким-то пугающим, поэтому она быстро заткнулась, достала из сумочки пудреницу с престижной надписью «Lancome» на крышечке и сделала вид, что поправляет макияж. Седой еще несколько мгновений держал ее в прицеле своих зрачков, а затем демонстративно зевнул и громко произнес:
– Есть же дуры на свете! – Он повернулся к Мише и пояснил вроде как отвлеченно: – Купят на рынке у метро паленую косметику, которую цыгане из мела с химическими красителями лепят, а потом удивляются, откуда прыщи по всей морде.
Компашка замерла. Девица оцепенела, потом ее уши начали наливаться краской. Она поспешно убрала пудреницу в сумочку и, опустив голову, пробормотала под нос:
– И вовсе я не у метро купила…
