— Я постараюсь, — голосом послушного мальчика говорю я.
Мадам кивает, без особой уверенности. Поворачивается к
охраннику:
— Проводи его в служебные помещения. К Вике.
— Спасибо! — от души говорю я. Мадам устало отмахивается и
идёт к лестнице на второй этаж. А охранник кивает на маленькую дверь, рядом с
которой стоит.
С некоторым смущением я иду за ним.
Прямо в сердце борделя.
Чистенький коридор, за окнами — летний лес, река и яркое
солнце. Ага, а ведь Мадам говорила, что у них всегда вечер. Хочется солнышка,
никуда не деться.
Вдоль коридора — двери, на них нет номеров или имён, зато
налеплены картинки. Кошечки, щенки, мышата, зайчата. Это немножко напоминает
детский садик. Но из одной двери вдруг высовывается полуодетая блондинка,
ойкает, картинно прикрывает грудь руками и заскакивает обратно.
Стараюсь идти с каменной физиономией. За дверями шорохи,
когда я прохожу мимо, слышится лёгкий шум. Знаю, что если обернусь, то увижу
десяток любопытствующих лиц, выглядывающих в коридор.
Поэтому не оборачиваюсь.
Охранник останавливается у двери, на которой висит
фотография задумчивого чёрного котёнка. Стучит.
— Да? — слышится в ответ, и я вздрагиваю, потому что узнаю
голос.
— Посетитель, — говорит охранник.
— Пусть войдёт.
Охранник легонько хлопает меня по плечу и удаляется. Из
полуоткрытых дверей его о чём-то спрашивают шёпотом, но он хранит молчание.
Под насмешливым взглядом котёнка вхожу.
Комната выглядит как горная хижина. Окно распахнуто, из него
доносятся порывы холодного ветра. Шумит река. Вика сидит перед окном на простом
деревянном стуле, разглядывая лицо в маленькое зеркальце. Рядом, на грубо сколоченном
столе, вполне современная косметика.
— Привет, — бросает она. — Посиди тихонько, ладно?
Киваю, стою и оглядываюсь. На стенах акварели — незнакомые,
почти на всех горы, туман, сосны. На первый взгляд кажутся однообразными,
словно творения халтурщика к еженедельной распродаже. Но всматриваюсь
внимательнее — и одобрительно киваю. Это не штамповка набитой рукой, а просто
цикл.
— Как бы ты их назвал? — спрашивает Вика, не оборачиваясь.
Ей хорошо, у неё зеркало.
— Даже не знаю, — признаюсь я. — У меня всегда были проблемы
с названиями. Ну, например…
Прохожу вдоль стены, осторожно касаясь рамок. Горы, или одна
гора — но в разных ракурсах, густые плети тумана, впившиеся в склоны сосны.
Утренний холод и сухой жидкий воздух. Звенящая струя ручейка, шорох ветра —
словно картина способна передавать звук.
— Лабиринт, — говорю я. — Лабиринт отражений.
Вика красит губы. Задумчиво соглашается:
— Можно… главное, что непонятно. С такими названиями лучше
покупают.
— Это твои картины?
Последние дни я потрясающий тугодум.
— Да. Непохоже на меня?
— Похоже. Но я думал, ты просто подобрала их со вкусом.
— Ну и мужики пошли, — Вика наконец встаёт. На ней белое
льняное платье до колен, босоножки, серебряный кулон на цепочке. — Это
комплимент при первом свидании?
— При втором, — пытаюсь я отшутиться.
— Нет, при первом. Утром — это была работа.
— Тогда начинаю говорить комплименты, — бормочу я. — Ты
умная, красивая, талантливая…
— Добавь — пунктуальная, — Вика стягивает волосы белой
ленточкой.
— Нет, лучше добавлю — щедрая. Продавать такие картины —
подвиг.
— Ерунда, — легко отмахивается Вика. — Я продаю реальные
оригиналы. А эти — остаются у меня. Они лучше.
Вика не замечает, какую промашку допустила. Я этому безумно
рад. Торопливо говорю:
— Чем лучше?
— Они звучат.
Так вот в чём дело. Мне не послышался шум ветра и плеск воды
из картин.
— Рождается новое искусство, — говорю я.
— Давным-давно родилось. И не одно. Просто нам пока
непонятно, что это искусство. Когда пещерный человек рисовал на стенах оленей,
это тоже не сразу признали творчеством.
— Если так, то весь Диптаун — произведение искусства.
— Конечно. Не весь, но местами — несомненно. Иди сюда.
Вика бесцеремонно хватает меня за руку, подтаскивает к окну.
— Смотри!
Вот оно что. Вика рисовала с натуры… только существуют ли в
реальности такие горы?
Центральный пик — наверняка, нет. В нём километров десять
высоты, он вырывается из горной цепи, словно гордый бунтарь. Облака кружат
вокруг вершины, бессильные накрыть пик своей шапкой. Гора словно слоями
нарезана — тёмная зелень лесов, салатная полоска альпийских лугов, снежное
кольцо и серый, мёртвый гранит вершины.
Между нашей хижиной, а она тоже стоит на порядочной высоте,
и пиком-гигантом раскинулось озеро. Не очень большое, но идеально круглое, я
сказал бы — нарисованное, не будь оно таким живым. Вода тёмно-синяя, тяжёлая,
на грани льда.
Я молчу.
— Не боишься, что это фирменный антураж для привередливых
клиентов? — спрашивает Вика.
— Ещё чего. Обойдутся.
Мы смотрим на горы.
— Долго рисовала? — тихонько спрашиваю я.
— Два года, — беспечно говорит Вика.
Киваю. На это можно потратить и больше. Это не штампованные
заоконные красивости, продающиеся на каждом углу. Мне кажется, что если я
возьму даже очень сильный бинокль, домысливать ничего не придётся. Картина
сделана полностью — во весь объём.
— Очень хочу туда спуститься, — говорит Вика, глядя на
озеро.
Молча киваю, соглашаясь.
— Страшно. Дорога очень сложная, — вздыхает Вика. — Если
привязать верёвку к окну, то на вон ту тропинку можно выбраться запросто. Но по
северному склону полгода как прошёл оползень. Тропинку наверняка завалило.
Я поворачиваюсь к ней, смотрю в глаза.
Нет, она не врёт и не смеётся.
— Ты хочешь сказать, что это всё — живое? — спрашиваю я. —
Туда можно войти? Подняться на пик, искупаться в озере?
— Вода ледяная, простудишься.
— И всё это живёт? Падает снег, идут лавины, случаются бури?
