Первое, на что она обратила внимание: выставка в Питере проходила с десятого по семнадцатое марта, то есть именно в тот отрезок времени, когда «Ялинский» должен был находиться здесь. Но это лишь подкрепило ее уверенность в том, что Павел, неизвестно, в каких целях, вновь ей солгал, рассказывая историю о своем приятеле, посетившем Пинск.
«Он не сказал о нем пока ни слова правды! Ни слова! Все переврано, вплоть до того, что Игорь вовсе и не был здесь никогда. Это не у него был роман со Зворунской! Анеля бы его узнала! Она видела того постояльца много раз, в течение пяти дней! А эти якобы исчезнувшие фотографии из поездки?! Разумеется, следствие их не обнаружило! Их вообще не существовало, никогда! Этот затворник никуда и не уезжал из Питера!»
Второй факт, сам по себе невинный, заставил ее похолодеть. Выставка, в организации которой принимал такое горячее участие покойный коллекционер, была посвящена средневековому европейскому искусству. Она носила название «Пропавший единорог».
Это были те самые слова, которые заставили Ялинского отпереть дверь двум непрошеным гостям тридцатого марта.
– А вот теперь охота началась всерьез…
Александра произнесла это вслух и содрогнулась от звука собственного голоса. В узкой длинной комнате он прозвучал так же странно, как прозвучал бы в склепе. Женщина взглянула на часы. Сама того не заметив, она просидела в полном оцепенении на краю постели почти тридцать минут. За окном, ничем не занавешенным, пыльным, длинным и узким, как сама комната, совсем стемнело. Вдали, за рекой, угрожающе рокотал гром, но гроза на этот раз была далеко. Еще можно было успеть на минский поезд – в любом случае Александра предпочла бы провести ночь в купе, чем в этом разваливающемся, умирающем доме.
Но сейчас она поняла, что физически не может собрать багаж, переговорить с Анелей, которая, конечно, будет упрашивать ее остаться… И выйти в эту темноту, влажную, немую, безглазо глядящую в окно. Она ощущала липкий, тошнотворный страх, сжимающий сердце, комом становящийся в горле, мешающий дышать. У страха не было имени, как не было его у человека, гостившего в этом доме в середине марта.
«Не теряй головы… – приказала себе Александра. – Ты кое-что о нем все же знаешь. Он назвался вымышленным именем. Но Зворунская узнала настоящее, успев обыскать его карманы. Так она нашла его в Питере, это очевидно. К кому же еще она могла поехать, уйдя из музея, все потеряв по его вине? Но теперь все фигуры на этой шахматной доске приобретают совсем другое значение! Наталья искала в Питере совсем другого человека, не Ялинского, который, похоже, вовсе к этому делу отношения не имел. Искала и нашла. Брат ее покойного жениха, тот самый загадочный спутник, в обществе которого ее видела ночью на вокзале Марьяна, сошел в Лодейном Поле, тому есть свидетели. К Ялинскому она явилась (а я убеждена, что это была она) с кем-то другим. Совсем с иной целью, чем месть, и вряд ли с целью шантажа. Ялинский видел ее впервые и погиб… «Пропавший единорог», упоминание о котором отперло убийцам дверь, это не что иное, как название выставки, в которой антиквар принимал участие. Возможно, никакой единорог на самом деле ниоткуда и не пропадал… Но их визит к лучшему питерскому эксперту по гобеленам был связан именно с единорогом…»
«И Павел, конечно, знал о том, как называлась выставка его приятеля. Откуда же взялась история про то, что Ялинский якобы обворовал музей и отпер визитерам потому, что боялся огласки?! Музей, где никогда не было этих гобеленов… И куда Павел тем не менее отправил меня на поиски. Он выдумал всю историю, от начала до конца! Ялинский, никогда никуда не выезжавший, находился в середине марта в Питере. Но… мужчина, назвавшийся именем Игорь, также питерский антиквар и коллекционер, был в этих числах в Пинске. Тот, кто жил здесь, морочил голову Зворунской. Павел все время лгал мне. И возможно…»
– Это один и тот же человек… – прошептала она так тихо, что стены комнаты на этот раз не отразили ее голоса. Произнесенные слова, казалось, растворились в обманчивом безмолвии большого запущенного дома, населенного невнятными шорохами и скрипами разрушения и разложения.
«Да! Павел, горевший желанием найти гобелены, не мог сам отправиться на их поиски. После того как он выдавал здесь себя за другого человека, а потом попросту сбежал, он не мог уже и близко к музею подойти! – Напав на эту догадку, Александра уже не в силах была от нее отказаться. – Остается неясным, почему он отправил меня за гобеленами в музей… Вероятно, Зворунская убедила его в том, что они находятся в запасниках. Он верит в это и сейчас! Какова его роль в гибели Ялинского? И… где Наталья? Как только я попыталась найти ее след, Павел впал в панику и только и делал, что отговаривал меня продолжать поиски. Понятно, ему невыгодно, чтобы ее нашли. Если она – убийца, то он – пособник или свидетель убийства! Он привел ее к жертве! Но за что в таком случае пострадал невинный человек, который не соблазнял девушку, не обманывал ее, ничего не крал… И был виновен только тем, что лучше всех разбирался в гобеленах?»
У художницы в ушах прозвучал голос Ирины, иронически произносящей: «Если он говорил «нет!» – этой вещью можно было окна мыть!» «А ведь именно его осведомленность Павел предпочел от меня скрыть!»
Она внутренне содрогалась, думая о питерском убийстве. Две безликие тени, вошедшие в квартиру Ялинского, внезапно уплотнились, обрели реальные черты. Теперь у мужчины было лицо Павла, странно бледное, с влажными блестящими глазами, выражение которых неуловимо менялось каждый миг. «Он был похож на мокрицу, словно всю жизнь просидел в погребе, сказал сын заведующей… – припомнила Александра. – Да, это мог быть он!» Молодая женщина, вошедшая с ним в квартиру Ялинского, не обладала какими-то определенными чертами, но Александра ощущала ее присутствие почти физически. Художница спала на ее постели, дотрагивалась до тех же предметов, выглядывала в то же окно. Она побывала в музее, где работала Зворунская, в городе, где та родилась и выросла, и даже в деревне, где жил ее покойный жених.
– Я узнала даже то, о чем никто не знал, – что она дважды ездила в Дятловичи… – пробормотала Александра. – Но что толку?
Ее охватило чувство беспомощности. Она ощущала себя униженной и обманутой, хотя Павел был всего лишь заказчиком, который платил ей деньги за услугу. В первый миг Александра готова была позвонить ему и выяснить все напрямую, во второй – горячо пожелала сообщить его данные питерскому следователю, который вел дело Ялинского.
– Ты, голубчик, врешь! – сказала она вслух, злорадно, словно Павел был рядом и мог ее слышать. – Адрес-то твой я знаю! Он у меня записан! Телефон – ерунда, симку можно в переходе купить, а вот адрес… Ты шутишь?! Найдут и тебя, и твою красавицу!
И в следующий миг ярость сменило опустошение. Художница с горькой иронией спрашивала себя, отчего так горячо приняла это откровение. «Да, эти двое убили человека, из каких-то им одним известных побуждений. Но это не первый раз в моей практике и не последний. Антикваров убивают. Коллекционеров убивают. Экспертов убивают или им угрожают. Я бешусь не потому, что в очередной раз встретила на этом пути негодяя и преступника. Я вне себя, потому что не хотела… очень не хотела в нем ошибиться. Наверное, я выглядела бы со стороны так же странно, как Зворунская, павшая жертвой гипноза этой «мокрицы, всю жизнь просидевшей в подвале». Так или иначе, теперь он у меня в руках. Единорога я не нашла, зато нашла убийц! И по крайней мере, знаю адрес одного из них. А стало быть, ничего не стоит узнать и его собственное имя… А то, похоже, у него мания представляться чужими!»
