– Он, Иван.
Александра молча всматривалась в это ничем не примечательное, круглое лицо, в глубоко посаженные светлые глаза без всякого выражения. На парне (ему в момент фотографирования было лет восемнадцать) был новый костюм, белая рубашка и галстук.
– Это он перед армией, – пояснила женщина, также не сводившая взгляда со снимка. – А когда вернулся, нашел себе в Лунинцах, на танцах, девушку… Эту самую Наташу. Да вы садитесь.
Она отодвинула от полированного стола, накрытого вязаной скатертью, старый, но крепкий венский стул. Александра присела. Она ни о чем не спрашивала, чувствуя, что женщина сама настроена на рассказ. Так и оказалось: едва начав вспоминать, Лариса Сергеевна (так она представилась) уже говорила без умолку.
– Наташа мне не слишком нравилась, да и семья у нее бог знает какая… Мачеха эта, мужики ее… Конечно, девочка была не виновата, что так получилось, но все равно: какая-нибудь грязь прилипнет. По соседям жила, к нам хотела перебраться. Я, конечно, была против, она же была еще несовершеннолетняя! Если бы кто-то захотел нам доставить неприятности, Ивана и посадить за нее могли! А завистников у нас всегда было много, из-за того, что хозяйство крепкое. Как будто все это даром дается…
Посмотрев в окно, женщина внезапно всхлипнула, хотя ее глаза оставались сухими.
– Ну вот, встречались, гуляли, на танцы ходили. То он к ней ездил, то она к нам. Потом Иван стал болеть… Повезли его в Гродно – Матерь Божия, рак! Такой молодой… Молодые как раз и болели часто, вот старики почти не хворали этой заразой. У нас же тут заражено было сильно… Кто-то уехал, а нам хозяйство это помешало. Куры, утки – ладно, их прирежешь и всегда на рынке продашь. А свиней колоть? А коров? Два коня… Это не шутки… Огород опять же… И потом, где бы не жить, все равно – помрешь!
Женщина подошла к портретам, висевшим на ковре, и коснулась правого:
– Вот моя дочка, видите? Алла. Она, когда заболел Иван, сразу уехала отсюда, я сама, своими руками, ее собрала и отправила подальше. Сейчас живет в Смоленске, там училась в техникуме, там и замуж вышла. Вот – Денис, они с Иваном погодки. Его мы тоже услали. Он сейчас в Бресте. Мы с отцом ему деньгами помогли, он там бизнес небольшой открыл, мебель делает. Неплохо живет. И вот – Илья… Он недавно уехал.
Показав на крайний левый портрет, мать ничего больше не добавила. Александра ждала продолжения, но хозяйка внезапно сделалась молчаливой. Снова подойдя к окну, она смотрела во двор, хотя смотреть было совершенно не на что, за исключением Серко, который, успокоившись, развлекался тем, что ловил у себя на спине блох.
– И остались мы со стариком одни, – заключила наконец женщина, не сводя глаз с собаки, ожесточенно выгрызающей свою свалявшуюся шерсть.
– Понятно… – тихо сказала Александра, только чтобы не молчать. Этот вымерший дом, откуда ушла молодость и жизнь, где остались у своего хозяйства стареющие одинокие люди, наводил на нее тоску. – Значит, Наташу вы не видели очень давно…
– Давно… – кивнула Лариса Сергеевна. – Последний раз – в марте.
У художницы сильно забилось сердце. Сглотнув, она вдруг осипшим голосом переспросила:
– В марте этого года?
– А какого же? Этого самого. Чаю, может, хотите? – Женщина повернулась наконец к гостье. Ее голос, прежде неприветливый, сухой, смягчился. – Я против Наташи ничего никогда не имела. Просто невезучая она, видно. Сперва ей слишком рано было с Иваном водиться, вот я и гнала ее отсюда… От греха. Он взрослый был парень, она – школьница. Ну а теперь – теперь уж им поздно миловаться… Разве что осталось на могилу сходить. Мы с ней и сходили.
Она вновь всхлипнула, не изменив выражения лица, не проронив ни слезинки.
– Прибрались… – продолжала женщина, вновь обращая взгляд к фотографиям. – Цветы еще рано было сажать, да и оградку красить тоже, середина марта была, снег не сошел. Ну, мы хоть снег пораскидали, памятник почистили. Потом дома посидели, помянули его. Сколько лет прошло, а все не зажило… Какой парень был! Поплакали…
– Наташа приезжала в середине марта? – уточнила Александра, внимательно слушавшая рассказ. – Не в конце?
– В самой середине, – подтвердила хозяйка. – Не то тринадцатого, не то четырнадцатого числа… По календарю можно глянуть, это как раз было воскресенье. Мы батюшку позвали, панихидку на могиле отслужили.
Достав мобильный телефон, Александра нашла календарь за март.
– Четырнадцатого было воскресенье, – сказала она, недоуменно глядя на женщину. – Значит, Наташа к вам приезжала…
Художница осеклась. Сообщать матери, еще горюющей об умершем любимом сыне, что ее несостоявшаяся невестка приезжала на могилу как раз в те дни, когда развивался ее короткий и неудачный роман с питерским туристом, было неуместно. Лариса Сергеевна, явно поглощенная своими мыслями, не заметила ее замешательства. Кивнув, она пробормотала:
– Значит, четырнадцатого. Мы и не ждали, как снег на голову свалилась… Она ведь была только на похоронах Ивана, после мы ее и не видели и не слыхали о ней ничего. Конечно, я обрадовалась… Все же не чужая. Тоже помнит – значит, сердце живое. Раньше она мне казалась… Как бы сказать? Бесчувственной, что ли? Скажешь ей что-нибудь – промолчит, с места сгонишь – встанет, уйдет. Только это не от кротости, а потому, что ей все равно, будто не слушает, о своем думает… Потому я решила тогда, что она моего Ваню не любила, а так, на наше хозяйство польстилась. Мы и сейчас хорошо живем, а тогда у нас еще больше скотины было. Она-то по чужим углам мыкалась, одной картошкой питалась, конечно, ей у нас хотелось прижиться. На похороны она приехала, плакала, но там все ревели, вся деревня. Ну, а вот теперь, когда она без всякой причины явилась, я и поверила, что у нее с Иваном все было всерьез.
Вздохнув, женщина поправила скатерть на столе, явно бессознательно расправляя грубыми, почерневшими от работы пальцами кружевные рюши. Александра молчала. Ее мысли путались, лихорадочное состояние, внезапно охватившее ее вчера в Пинске, после визите к Мирославе, вернулось: лоб горел, виски слегка ломило. Она ощущала легкий озноб. «Как это расценивать?! Как?! Наталья завела любовника и в самый разгар романа вдруг приехала на могилу к своему жениху?! Зачем? Что ее сюда привело – угрызения совести?! Как все-таки диковинно устроен человек… А как же быть с тем, что рассказала Марьяна? Та утверждала, что видела женщину, похожую на Наталью, в ночь с двадцать восьмого на двадцать девятое марта. Ошиблась числами? Вряд ли, она ведь встречала мужа и должна помнить, в середине марта он приезжал или в самом конце!»
– А все-таки лучше бы она не приезжала, – внезапно заявила Лариса Сергеевна, совсем другим, жестким голосом. – Из-за нее Илья, мой младший, вдруг взбеленился. Он давно рвался уехать куда-нибудь, тут ему скучно, понятно, вся молодежь разъезжается… А мы с отцом хотели, чтобы он при нас оставался. И работа всегда есть, и не бедствуем, слава богу, зачем ехать за сто верст, киселя хлебать? Нет, она ему наговорила с три короба про городскую жизнь, он и завелся после ее отъезда. Уеду да уеду. И уехал!
