Исаак мысленно увидел прекрасную юную матушку с горящими черными глазами, которая, как девчонка, тормошила любимого сына и бегала с ним наперегонки в перерывах между занятиями, без устали целовала его в кудрявую макушку, называя своим счастьем. И вдруг, как наяву, Исаак почувствовал аромат горячих лепешек, которыми пахла матушка, и в какой-то момент кончиками пальцев даже ощутил мягкость ткани ее передника. Только бы взглянуть на нее еще раз! Только бы припасть к любимым рукам губами!
Скрипнула дверь, выводя Исаака из задумчивости. Юноша поднял затуманенные слезами глаза и увидел в дверном проеме знакомый силуэт, освещенный подрагивающей лампадой, которую хозяйка держала в руке.
– Следуй за мной, – распорядилась матрона Лепида, окинув раба придирчивым взглядом. Принюхавшись, она сунула Исааку светильник, окропила его благовониями из маленького золотого флакона и, снова забрав лампаду, быстро пошла через сад, не сомневаясь, что иудей последует за ней. Юноша послушно двинулся следом. Приблизившись к ступеням господского дома, он остановился и замер в нерешительности, но хозяйка дернула его за холщовую полу, увлекая за собой в атриум.
Домиция Лепида основательно подготовилась к предстоящему событию. За ужином она, подливая дочери, почти не разбавляла фалернское вино водой, и Мессалина вскоре поднялась из-за стола и, заметно пошатываясь, пошла на свою половину. А Лепида отправилась к вольноотпущеннику Дарию и распорядилась насчет устранения ненужных свидетелей. Завтра отосланные на плантацию рабы вернутся к себе на псарню, а пока пусть проделают неблизкий путь. Прогулка пойдет им только на пользу.
Ведомый хозяйкой, Исаак миновал длинную галерею с многочисленными окнами, сквозь которые дневные лучи солнца освещали внутренние помещения. Здесь утренней порой посетители дожидались, когда номенклатор пригласит их в таблинум
[16]
и патрон одарит от щедрот своих в соответствии с настроением и возможностями. Теперь, когда ночь опустилась на Рим, окна галереи, казалось, еще больше сгущали царящую вокруг темноту, а гулкие шаги патрицианки и невольника, отражаясь от толстых стен, лишь усиливали пустоту огромных помещений.
Впереди показался гинекей, и раб, ведомый твердой рукой госпожи, внутренне содрогаясь от творимого кощунства, ступил на женскую половину. За резными вратами слоновой кости он увидел альков в стене. Домиция Лепида шагнула к пологу и, стараясь не звенеть бронзовыми кольцами, отдернула пурпурный конопей. Мессалина спала, раскинувшись на кровати.
Ночь не послала на истомленную зноем землю спасительной прохлады, и заснувшая обнаженной девушка скинула на пол легкую шелковую простыню. В темноте ее юное тело светилось молочной белизной, и Исаак испытал непреодолимое желание погладить совершенную по форме грудь и нежный изгиб бедра. Забыв обо всем, он шагнул к молодой госпоже, и матрона Лепида, ободряюще подтолкнув раба в спину, осторожно прикрыла воротца, оставшись снаружи. Ощутив прилив желания, Исаак сорвал тунику через голову, швырнул ее на пол и опустился на колени перед спящей. Сначала несмело, затем все решительнее он начал покрывать поцелуями ее бедро, живот, нежную ложбинку между грудей, сами груди, лаская трепещущими пальцами изгибы и выпуклости ее тела. Не просыпаясь, Мессалина вся подалась навстречу его рукам.
– О, Аполлон, ты спустился ко мне с Олимпа, – шептала она в забытьи.
Нащупав его возбужденный фаллос, девушка сама направила его в свое лоно, торопясь соединиться. Исаак был нежен и страстен и в ответ на ее шепот лишь целовал Мессалину все горячее и безумнее, двигаясь с грацией молодого тигра, совокупляющегося с тигрицей. В какой-то момент Мессалина, изловчившись, перевернула Исаака на спину, оседлав его и двигаясь неистово и страстно.
На груди ее, подпрыгивая, раскачивалась золотая булла, и, чтобы не мешала, Мессалина сорвала с шеи подарок матери и кинула поверх туники Исаака. Вскрикнув, изогнулась дугой и упала без чувств на грудь молодому рабу. Иудей хотел уложить ее на кровать и уйти, но Мессалина сжала его руку и тоненько заскулила, не отпуская. Юноша решил дождаться, когда юная госпожа крепко уснет, и тогда покинуть ее опочивальню, но вскоре и сам провалился в сон. Проснулся от того, что кто-то тряс его за плечо и шептал:
– Поднимайся и уходи!
Отправив еще с вечера Хлою спать, матрона Лепида устроилась сторожить у дверей спальни дочери. Удовлетворенная улыбка не сходила с губ искушенной женщины, когда она, слыша стоны и вскрики, поняла, что все идет именно так, как ей хотелось. Но Мессалина оказалась еще ненасытнее, чем она полагала, и патрицианка, утомленная дневными делами, и сама задремала, сидя под дверью. Проснувшись, спохватилась, что сейчас поднимутся слуги и кто-нибудь из них может увидеть, как иудей выходит из покоев ее дочери. Да и сама Мессалина ни в коем случае не должна была раньше времени увидеть Исаака. Поднявшись на ноги, госпожа приоткрыла дверь, прокралась в альков и принялась будить раба.
Ночь еще не уступила своих прав утру, и рассвет только-только золотил Римские холмы. Проснувшийся Исаак с недоумением взглянул на госпожу, склонившуюся к самому его уху, но быстро сообразил, что от него требуется. Проворно вскочил с кровати, подхватил с пола вещи и, как был нагой, выбежал из спальни Мессалины. Уверенный, что в такое время его никто не увидит, иудей пробежал через двор и устремился в сад. Прячась за деревьями, ворвался в пустой барак, швырнул скомканную тунику на тюфяк, опустившись рядом, и услышал, как из тряпичного комка что-то выпало. Нагнувшись, подобрал с земляного пола золотую фигурку крылатой химеры, раскачивающуюся на затейливой цепочке, и, сжав ее в ладони, с нежностью вспомнил минувшую ночь и девушку, подарившую ему новое, неизведанное ранее наслаждение. И, немного поразмыслив, решил во что бы то ни стало при первом же удобном случае вернуть случайно прихваченную вещицу Мессалине.
Москва, 199… год
На этот раз Ия Спиридоновна встретила меня, как родную. Едва я вошла в кабинет, она поднялась из-за стола и двинулась навстречу, приговаривая с дружественной укоризной:
– Ну что же вы, голубушка, сразу не сказали, что знакомы с Геннадием Сергеевичем Кульбицким? Это же в корне меняет дело!
Директор музея достала из кармана клетчатой юбки-колокола внушительную связку ключей и мимо меня устремилась в зал, на ходу продолжая развивать свою мысль:
– К вам, как к племяннице Романа Левина, и отношение соответствующее. Как я люблю «Апассионату» в его исполнении!
Лишние глаза мне были не нужны, и, заходя в кабинет, я порадовалась, что в зале нет посторонних. Лишь сержант стоял в своем углу, да смотрительница дремала у дверей. Но успокоилась я рано. Когда мы с Ией Спиридоновной вышли в зал, я увидела, что давешний толстяк стоит у той же самой витрины, что и в прошлый раз, и загадочным прибором замеряет какие-то показатели. Доридзе устало глянула на бывшего сотрудника и сделала прогоняющий жест рукой:
