Под протяжные завывания умирающей гончей жертвенная кровь стекала в чашу с вином, и Лепида, подставляя руку под теплый живительный поток, сладострастно умащала ею лицо и тело.
– О, кровавогрудая, предельно жестокая и предельно заботливая! Я пролью свет огня, и твои дикие легионы станут повиноваться мне, и твои лемуры
[13]
с вывернутыми назад лицами соберутся и вскружатся, обнимая меня в унылой погребальной земле, мой лик отвратив! Я исполню до конца ужасное поклонение. О прославленный Страх на Земле, и Страх под Землей, и Черный Страх за пределами Судьбы! Я слышу завывания твоих волков! Я слышу вой гончих псов вокруг твоих очертаний, что приходят в ужасе твоей бури! Тебя, тебя зову! О ужас внушающая! О Богиня! Я – смертная, знающая твою загробную усыпальницу, разливающуюся темным потоком крови сонной и принужденной реки. При взгляде глаз твоих на меня я – насквозь в захлестывающем чувстве твоего всемогущества, которое всегда хранит мою душу! До, ут дэс!
[14]
Когда сука затихла, жрица Гекаты кинула собачий труп в огонь жаровни и озадаченно склонилась над внутренностями, завершая обряд жертвоприношения ритуальным гаданием. Великая Темная Мать, у которой патрицианка просила совета, была к ней милостива и в то же время жестока. Судя по выпавшей комбинации потрохов, богиня говорила, что пришла пора отказаться от собственных женских чар, неотразимо действующих на мужчин из-за обладания гребнем и буллой, и полностью раствориться в выросшей дочери, которая вступает в предначертанную ей полосу величия. Повелительница Тьмы считала необходимым дать Мессалине свою опеку, несмотря на то что та об этом и не просила. Черная Богиня не оставляет своих дочерей, даже если бунтарки от нее отрекаются.
Стряхнув оцепенение, матрона Лепида обернулась к жертвеннику и не поверила увиденному. На тряпичной кукле, изображавшей Мессалину, поблескивала золотая булла-химера и серебрился лунный гребень, только что красовавшийся на голове самой Лепиды. Стараясь, чтобы руки не слишком дрожали, женщина окунула в ритуальную чашу куколку-Мессалину и, намочив ее в жертвенной крови вперемешку с вином, отпила за дочь положенные три глотка. Затем трижды причастилась за себя, а остальное оставила богине.
Покончив с глобальными вопросами, адептка темных сил перешла к делам повседневным. Достала из ниши две свинцовые бляшки, коих хранилось в тайнике в достаточном количестве, и, читая по свиткам положенные к такому случаю заклинания, нацарапала на податливом мягком свинце алмазным стилосом имена своих недругов. Завтра! Уже завтра Геката призовет в царство мертвых болтливую сплетницу Юлию Паламбу и жадного до золотых монет конюха Глутурина.
Москва, 199… год
Элька ждала меня у теннисного клуба на «Парке культуры». Дочь сидела на расчищенной от снега скамеечке у входа в недавно отстроенный спорткомплекс и болтала с Денисом Макаровым. Между ребятами лежали ракетки в ярких чехлах, а у ног, прямо на снегу, стояли спортивные сумки. Из-под белой пушистой Элькиной шапочки выбивались длинные локоны, посеребренные снежинками, ямочки на щеках смеялись вместе с улыбчивым ртом. Лица ребят разрумянились от мороза, глаза горели взаимным интересом.
Элькин сокурсник мне нравится. Этот мальчик из хорошей семьи давно засматривается на мою дочь, и я не имею ничего против их отношений. Элька стесняется разговаривать со мной на интимные темы, считая подобные разговоры неприличными. Я тоже не форсирую событий, стараясь не спугнуть ее юную романтичную влюбленность. Главное, что у меня все под контролем, я слежу за каждым ее шагом, а значит, моя девочка в безопасности. Дочь не повторит мою судьбу, уж я приложу для этого все усилия. Приблизившись к скамейке, я звякнула ключами и кивнула в сторону машины.
– Привет-привет! Ну что, поехали? Дениска, тебя подвезти?
– Спасибо, теть Лен, – смутился парень, – за мной шофер отца подъедет.
– Передавай привет родителям, – махнула я рукой, подхватывая Элькину ракетку и устремляясь к машине. – Элька, догоняй!
На ребят я специально не оглядывалась – пусть простятся так, как им хочется. Хоть день сегодня и не задался, вечер оказался не так уж плох. Мороженое в кафе мне показалось особенно вкусным. И, кроме того, мы накупили массу замечательных подарков. На Арбате в «Парфюмерии» в преддверии Нового года «выбросили» мужской одеколон «Богарт», и Элька, тряхнув кошельком, купила целых три флакона.
– Откуда такие деньжищи? – не сдержала я изумленного возгласа, вместе с дочерью выбираясь из галдящей и орущей очереди.
– Накопила, – зарделась Элька. – Ты мне сама давала каждый день на обеды. Я половину проедала, а остальное откладывала.
– А зачем нам три штуки парфюма? – не переставала допытываться я.
– Один – Роме, второй – Денису. Ну, а третий – твоему Игорьку.
Я кинула на Эльку быстрый взгляд, прикидывая, может, рассказать ей всю правду?
– Мамуль, вы бы уж поженились, – продолжала дочь. – Я же не маленькая, понимаю, что Игорек раньше из-за меня не хотел с тобой жить. Кому нужен чужой ребенок? А теперь я выросла, могу обходиться сама, и ты можешь спокойно устраивать свою судьбу.
– Спасибо, родная, – только и смогла выдавить из себя я, забирая из рук Эльки настойчиво протягиваемый мне флакон в серо-зеленой коробочке.
– А для наших бабуль я купила книги, – возбужденно щебетала Элька. – Трехтомник Мережковского и сборник Цветаевой. Я знаю, бабушка Катя будет рада стихам, она так любит Цветаеву! А бабушка Соня всегда хотела иметь трилогию «Христос и Антихрист».
Мережковский – это хорошо. Я и сама не прочь перечитать его увлекательные романы. Только вряд ли они мне помогут набраться храбрости и выложить дочери, что с Игорьком я больше не общаюсь. Так и не решившись рассказать об истинном положении дел, я усадила Эльку в машину и повезла домой.
Дома нас ждал сюрприз – Роман вернулся из Барселоны. Когда мы с дочерью открыли дверь квартиры, в лицо пахнуло жареным мясом, свежесваренным кофе и маминым фирменным яблочным пирогом. Дядя сидел на кухне и, как добрый Санта-Клаус, доставал из большой дорожной сумки подарки и раздавал их родне.
Перед бабушкой лежал японский массажер последнего поколения, идеально приспособленный для того, чтобы разминать ее больные суставы. Мама щеголяла в расшитой люрексом фиолетовой кофте с рукавами «летучая мышь», а на столе возвышалась огромная распакованная коробка с сервизом на двенадцать персон.
– О-о, вот и наши девочки! – радостно загудел Роман, поднимаясь со стула и распахивая объятья. Высокий и статный, мой знаменитый дядька больше всего походил не на пианиста, а на атлета. Широкая грудь, мускулистые руки, открытое лицо и добрые глаза его излучали спокойствие и силу, и в присутствии Романа я чувствовала себя на редкость защищенной, чего не случалось ни с одним из моих мужчин. Элька завизжала и бросилась ему на шею.
