— Да, это разумно, потому что оно продлится не так уж и долго, — вздохнул Фрэнсис, аккуратно наливая себе взвар зверобоя в фарфоровую чашку производства моей новой фарфоровой мануфактуры.
Посольство Мстиславского возвернулось уже два года назад. Поэтому новые мануфактуры по производству фарфора, бумаги и иных товаров, мастеров по коим удалось сманить из Китая, уже вышли, так сказать, на проектную мощность. Причем та же фарфоровая сейчас практически на сто процентов работала на экспорт, так как я установил на ее продукцию просто чудовищные наценки. В Амстердаме, Лондоне и Париже мой фарфор продавался по цене в двадцать три раза выше себестоимости…
— Но ничего, будем утешаться тем, что оно все-таки было.
Я тряхнул головой, отгоняя грусть.
— Да, это точно… Так сколько вы хотите у меня попросить?
Бэкон усмехнулся.
— И вы даже не спросите на что?
— Нет, — я рассмеялся, — избавьте меня от необходимости забивать себе голову еще и нуждами университета. Я уже нашел человека, на которого можно свалить все эти заботы, — вас, вот вы и крутитесь. А у меня и без того столько всего, чего без меня никто сделать не может…
— Черт возьми, — вскричал Бэкон, — где же вы были раньше?! Я всегда мечтал иметь сюзерена, который бы сразу и без разговоров оплачивал все мои идеи! Я чувствую себя обманутым. Оказывается, я всю жизнь занимался не тем и не там!
— Ничего, — вернул я «мяч» на его поле, — утешьтесь тем, что все-таки наконец-то сумели найти такого…
И мы рассмеялись уже оба. А потом ректор приступил-таки к обстоятельному изложению того, сколько ему нужно денег и для чего. И, несмотря на большие предстоящие расходы, большинство из изложенного меня радовало. Ибо в первую очередь деньги требовались на существенное увеличение штата преподавателей. Потому как общее число студентов росло довольно быстрыми темпами, и, судя по всему, года через три в этом мы догоним всех своих соседей — и Польшу, и Швецию. Правда, они имели куда более низкую, в разы, а шведы даже на порядок с лишним, численность населения. Так что суммарный образовательный ценз у них был намного выше. Но лиха беда начало…
— А как здоровье царицы? — поинтересовался сэр Френсис, когда мы покончили с обсуждениями.
— Неплохо, — отозвался я, расплываясь в улыбке, — тошнота совсем прошла. Токмо спина болит, да спать из-за живота не шибко удобно.
Бэкон усмехнулся.
— Ну ничего. Через это проходят все женщины… — Он слегка оживился. — А знаете, она должна быть сейчас очень счастлива. Ведь она так страдала…
— Страдала?! — Я вытаращил глаза. — От чего?
Тут уже удивился Бэкон:
— Как от чего? Да от того, что никак не могла забеременеть.
— То есть… как это… — Я ошарашенно сглотнул.
Это, значит, я четыре года после свадьбы аккуратно вычислял циклы именно для того, чтобы дать возможность моему чуду подрасти и окрепнуть, а она все это время молча страдала, ни разу не намекнув мне об этом ни словом, ни жестом. Вот ведь гадство, опять на автомате перенес в это время представления из моего покинутого будущего. Там ни одна из тех, с кем у меня завязались более-менее близкие отношения, совершенно не рвалась завести ребенка, предпочитая, как они это называли, «пожить для себя». Впрочем, возможно, поэтому я с ними всегда и расставался…
— Но… с чего вы взяли, что она страдала?
Бэкон покачал головой.
— Да-а-а… как часто мы, даже те, кто способен разглядеть великое и грядущее, не замечаем того, что находится у нас прямо перед глазами… Ну подумайте, ведь самая главная обязанность супруги монарха — рожать ему и его народу наследников. А ваша супруга — чрезвычайно ответственная женщина.
— Но… она мне никогда и ничего… — в приступе отчаянно жгучего раскаяния прошептал я.
— Я же сказал, царица Мария — чрезвычайно ответственная женщина. И не хотела отвлекать вас от государственных дел своими проблемами. Ибо она считала, что все дело в ней. И потому пыталась решить вопрос самостоятельно. Посещая монастыри и скиты и даже обратившись ко мне…
— К вам?! — Я побагровел. — Ну, сэр Бэкон… неужели вы не могли сказать мне…
— Нет. — Ректор мотнул головой. — Не мог. И даже не собирался. И помогать ей в этом деле тоже не стал. Ибо был уверен, что дело совершенно не в ней. А именно в вас. Причем в вашем желании. Мне… ну то есть до меня дошли слухи, что вы до свадьбы… ну что у вас уже была какая-то крестьянка… — Тут Бэкон, заметив, что я готов взорваться, вскинул руки. — Простите, ваше величество, в этом нет ничего оскорбительного. Просто научное исследование. Это было необходимо сделать, чтобы сформулировать рекомендации для вашей супруги… Так вот, она также не имела от вас никаких детей, причем на протяжении многих лет. И судя по тому, что мне удалось от нее узнать, вы сами каким-то образом добились этого результата. — Он замолчал.
Я же несколько мгновений сидел, стиснув зубы. А потом не выдержал и рассмеялся. Так, Митрофана мне… сразу же после того, как уйдет Бэкон. Это что же, оказывается, можно вот так вот запросто собирать информацию обо мне, а моя секретная службы при этом ни сном ни духом?..
— Тем более, — вновь заговорил Бэкон, — что какой-то из этих ортодоксальных христианских мистиков, которые у вас называются starets, уже сказал ей, что все будет в порядке. Как точно это звучало, я не помню, но что-то типа: не волнуйся, дева, все исполнится в свой срок… Так что мне оставалось лишь повторить эти слова.
Я некоторое время переваривал услышанное, а затем глубоко вздохнул. Ладно. Проехали. Впредь не буду таким идиотом. Да и поздно уже что-то исправлять. Машка на сносях, и срок уже совсем близко. Ой, бедная моя, как же ты настрадалась из-за одного тупого идиота…
На мгновение кольнула мысль о Настене, но тут же развеялась. Что было — то прошло. Да и было ли? Так, марево. Не могло у нас быть детей, а без них — не может быть семьи. Просто не может. В принципе. Баба на содержании — да, может быть, а семья — нет. Как бы это ни называлось. И потому сожалеть не о чем… Хотя мне и кажется, что есть в том, что я отослал Настену в Уральскую вотчину и там выдал замуж за одного из управляющих моими рудниками, некая… подлость, что ли. Несмотря на то что все это вполне в духе этого времени…
— Друг мой, — негромко подал голос Фрэнсис, когда я вдоволь настрадался.
Я встрепенулся.
— Извините, друг мой, просто…
— Я понимаю, — Бэкон вздохнул, — в моем возрасте волей-неволей становишься философом…
Волей-неволей?! Я едва не задохнулся от такого заявления, прозвучавшего из уст… Фрэнсиса Бэкона!
— …и я нередко ловил себя на мысли, как часто мы делаем нашим близким больно просто потому, что считаем, что лучше них самих знаем, как будет лучше для них…
Да уж… не поспоришь.
