— Как вы, дитя мое?
Принцесса несколько мгновений непонимающе смотрела на графиню, а затем в ее памяти внезапно всплыли последние увиденные ею мгновения борьбы с медведем, и она судорожно стиснула руку своей наставницы.
— Мадлен, как он? Он жив?
— Не волнуйтесь, принцесса, — Мадлен пренебрежительно взмахнула свободной ручкой, — жив и даже не сильно ранен. Его спасла эта толстая русская одежда — le tulup. Медведь только слегка подрал его когтями, а так все…
— Но на нем же не было никакого тулупа! — изумленно прошептала принцесса.
— О ком это вы? — удивленно спросила графиня, а затем понимающе кивнула. — А, вы о царе? Не беспокойтесь. На нем нет ни царапины. Я говорила о де Бресси…
— Ах, при чем здесь де Бресси! — Принцесса облегченно выдохнула.
Мадлен окинула ее проницательным взглядом.
— Похоже, дитя мое, вы на грани того, чтобы влюбиться в этого русского дикаря.
Щечки принцессы порозовели.
— О чем вы, Мадлен?
— О-о, не лгите мне. Я же вижу. — Графиня мечтательно закатила глаза. — О да, в такого можно влюбиться. Он настоящий дикарь! И настоящий рыцарь…
— Мадлен! — рассерженно воскликнула принцесса, садясь на кровати.
Графиня рассмеялась.
— О, не волнуйтесь, дорогая. Я вовсе не претендую на вашего жениха. И вообще, флиртовать с королями, конечно, довольно волнующе, но… довольно опасно. Тем более там, где замешана la politik. Но я должна вас предупредить. Если вы влюбитесь, то вам вряд ли удастся сделать то, чего так желают получить от вас кардинал и папа.
— Почему?
— Потому, дитя мое, что из двоих всегда один ведет, а другой подчиняется. Так вот, подчиняется всегда только тот, кто влюблен. Им вертят как хотят, а он способен лишь покорно следовать за предметом своей страсти. И упаси нас с вами Бог оказаться в таком положении.
— Почему? — вновь спросила принцесса.
— Потому что мужчины безжалостны! — страстно произнесла графиня. — Он дики, неукротимы и совершенно несносны. Они все время заняты своими делами. И подчинить их себе женщины могут только одним способом — влюбив их в себя. Привязав к себе этой любовью, будто поводком. Но при этом они сами должны оставаться в душе холодными и расчетливыми. Так было и так есть от времен Елены Троянской и до нашего скучного времени. И так будет в веках… уж можете мне поверить.
Принцесса некоторое время молчала, а затем тихо спросила:
— Но разве нельзя любить… вместе?
— Нет, — жестко ответила Мадлен. — Любит всегда кто-то один. А второй лишь позволяет себя любить. Запомните это накрепко.
— Но ведь Тристан и Изольда…
— И чем они закончили? — жестко отозвалась графиня. — Вспомните, принцесса, чем заканчиваются все эти рыцарские баллады о великой и неземной люб… — Но окончить мысль она не успела, потому что в дверь покоя осторожно постучали. Мадлен тут же встрепенулась, торопливо оправила платье и, приняв эдакую немного кокетливую позу, с легким придыханием произнесла: — Можете войти!
Дверь отворилась, и в покой вошел кардинал Джеронезе, а следом за ним… он. Генриетта Мария мгновенно порозовела, но затем ей на ум пришли последние поучения Мадлен, и она сердито выругала себя мысленно. Нет-нет, она не должна, не будет… Но тут он улыбнулся и заботливо спросил на латыни:
— Как вы себя чувствуете, ваше высочество? Вы так нас всех напугали…
Напугала? Генриетта Мария несколько удивленно покосилась на графиню. В Лувре благородные дамы лишались чувств по дюжине раз на дню. Это считалось признаком тонкой душевной организации и, наоборот, несомненным достоинством, однозначно подтверждающим знатность и утонченность дамы. Нет, все знали, что большинство случаев было простым притворством, но тем более ценились те, кто действительно был способен по-настоящему лишиться чувств…
— Благодарю вас, сир. Мне уже лучше, — скромно потупив глазки, отозвалась принцесса. Латынь она знала.
— Принцесса происходит из знатнейшей семьи. Ее предки по отцу правили Францией, а предки ее матери дали христианскому миру нескольких пап. Поэтому, ваше величество, вам следовало учитывать, что юная дама обладает очень тонкой душевной организацией, — спесиво возгласил кардинал, также на латыни.
Графиня д’Обри изменилась в лице. Принцессе и самой стало не по себе. Вот уж спасибо, ваше высокопреосвященство, расхвалили, будто породистую лошадь на торгах. Всю родословную выложили…
— Я непременно это учту, — вежливо отозвался он. А затем вновь повернулся к ней. — Не надобно ли вам чего? Может быть, опять прислать доктора?
— Нет-нет, я уже совершенно в порядке… — поспешно отозвалась принцесса и тут же поймала осуждающий взгляд Мадлен, мгновенно припомнив один из ее уроков, когда она наставляла ее в том, что женские слабости являются лучшим инструментом управления мужчиной. Мужчина должен быть приучен к тому, что, как только женщине становится плохо, он должен бросать все свои дела и становиться перед ней на задние лапки…
Но все равно было уже поздно что-то менять, тем более что… Тут Генриетта Мария бросила на него внимательный взгляд. Она не уверена, что с ним это пройдет. Он такой сильный, спокойный, скорее норманн, чем француз, итальянец или англичанин. Ну… какими она этих норманнов представляла.
— Что ж, тогда, я думаю, нам, мужчинам, — он сделал едва заметный акцент на последнем слове, — стоит покинуть принцессу и дать ей возможность восстановить силы.
Генриетта Мария рефлекторно бросила на него умоляющий взгляд, просивший: нет, подожди, не уходи, ну побудь еще немножко, — но тут же испугалась своего душевного порыва и потупилась. А кардинал и здесь все испортил.
— Да, конечно, идите, ваше величество. Я же — духовное лицо и обязан находиться рядом со страждущими столько, сколько им будет необходимо…
Принцесса прикусила губу и бросила на кардинала полный ярости взгляд. Как же, необходимо… Да лучше бы удалился этот напыщенный индюк, а он остался! И испугалась своих мыслей. Нет-нет, нельзя так думать, кардинал Джеронезе — посланец самого папы. Он очень достойный и… Додумать мысль она не успела. Потому что он вежливо поклонился ей и сказал:
— Что ж, в таком случае я оставляю вас и… Графиня, — повернулся он к Мадлен, которая тут же приняла кокетливую позу, — если вам что-нибудь понадобится, слуги будут ждать за дверью.
— Благодарим вас, сир, — своим самым завлекающим голосом отозвалась Мадлен, заставив принцессу сердито насупиться.
А он еще раз поклонился и двинулся на выход. Но у самой двери остановился и, бросив взгляд на принцессу, внезапно улыбнулся и… как-то эдак лукаво подмигнул ей: держись, мол, и, если что, зови, помогу. После чего вышел из покоев.
Кардинал ничего не заметил, потому что в этот момент смотрел на Генриетту Марию, с нетерпением ожидая, когда наконец закроется дверь и он сможет приступить к своим наставлениям. А принцесса почувствовала, как ее щеки вновь наливаются румянцем. Но ничего не могла с этим поделать…
