По крайней мере, на первый взгляд.
Но если копнуть глубже, то обнаруживалось много того, к чему она старалась не приглядываться. Признательность. Уважение. Колоссальное восхищение его жизнью и решениями, которые он принимал, и мужеством, с которым он это делал. Оливер Хармер был самым свободным человеком, которого она знала. И он жил той жизнью, о какой большинство людей только мечтают.
А еще глубже… Томящееся влечение. Но она уже привыкла к этому, потому что так было всегда. И потому что ей приходилось мучиться всего один раз в год.
Оливер был привлекательным мужчиной, очаровательным и приветливым, с ним было легко болтать, его было легко любить. Отлично сложенный, ухоженный, хорошо воспитанный, но без самодовольства или манерности. Он запросто мог в шутку бросить горсть конфет в дорогом ресторане.
Но он также был шафером на ее свадьбе.
И старинным другом Блейка.
И его постоянно преследовали женщины. Одри умерла бы на месте, если бы Оливер догадался, в каком направлении движутся ее мысли – не в последнюю очередь потому, что это еще больше раздуло бы его колоссальное самолюбие. Кроме того, она точно знала, что он сделает с этой информацией.
Ничего.
Просто ни черта.
Он заберет это откровение с собой в могилу, и она никогда не узнает, поступил ли он так из верности Блейку, из уважения к ней или потому, что нечто назревающее между ними было настолько немыслимым и даже аномальным, что об этом не стоило говорить.
И надо признать, это было вполне резонно.
Одри не была похожа на женщин, которых Оливер обычно выбирал. Лучше всего она выглядела в день собственной свадьбы, когда ее называли восхитительной – кстати, и Оливер тоже. Она не смотрелась так сногсшибательно, как его подружки в своих пышных нарядах, не вращалась в тех же кругах, не знала тех же людей и не смеялась чересчур громко над теми же историями. Она не была непривлекательной, или скучной, или недалекой – Одри была готова поспорить на целую упаковку «M&M’s», лежащую перед ней, что даст фору любой из этих красоток в тесте на IQ, – но на нее не оборачивались, когда она появлялась в компании красивых людей. Ей просто не хватало той… звездной пыли, которая поблескивала на них.
Которой был покрыт Оливер.
И за все годы их знакомства она ни разу не видела его с кем-то менее красивым, чем он сам.
Очевидно, тут срабатывали какие-то научные принципы баланса.
А если даже законы природы исключают тебя…
– Ладно, Хладнокровный Люк, – сказала она, переключаясь на более безопасную тему. – Вернемся к игре.
Какой мерзавец.
Одри явно понятия не имела о последних похождениях Блейка. На ее лице отразилось подлинное сочувствие по поводу Тиффани, но ничего больше: он не заметил на ее лице ни малейшего намека на душевную боль, вызванную рассказом о чьей-то неверности. Ни бледности, ни слезинки из-за предательства близкого человека – в этих увлажнившихся огромных голубых глазах стояли лишь слезы старомодного сострадания.
К нему.
А значит, либо Блейк солгал и Одри понятия не имела, что ее муж считает их брак открытым, или же она действительно знала и Блейк измучил ее до такой степени, что ей было уже все равно.
Последнее предположение было настолько ужасно, что просто не вязалось с неравнодушной, одухотворенной женщиной, которая сидела напротив него.
Оливер посмотрел на нее поверх своих карт, делая вид, что пытается раскусить ее игру, но на самом деле пользуясь возможностью и выискивая хотя бы намек на правду на ее удлиненном лице. Одри вовсе не была скучной и безжизненной. Она наслаждалась игрой в карты, едой, беседой. Всегда. Он никогда не обольщался, что каждый год Одри спешила на встречу именно с ним, но она действительно любила этот декадентский праздник, который они устраивали себе двадцатого декабря на протяжении многих лет. Разумеется, за его счет, хотя Одри и Блейк были достаточно состоятельны и она могла позволить себе все это и сама, если бы захотела, – но она наслаждалась сдержанной роскошью ресторана, всего этого дня, принадлежащего только им.
Одри была единственной женщиной среди его знакомых, кто получал больше удовольствия, когда он не сорил деньгами направо и налево. Когда он был так же сдержан и полон достоинства, как она сама. Это ее вполне устраивало. Одри была сама элегантность – темные волосы аккуратно собраны в узел на затылке и скреплены палочками, напоминающими бамбуковые копья. По тому, как она иногда касалась руками сшитой на заказ юбки, было видно, что ей нравились ощущения от прикосновения к ткани. Именно поэтому она надела ее – не для него и не для кого бы то ни было. И не потому, что юбка почти неприлично обтягивала интригующий изгиб ее бедер. Дорогая элегантность в одежде лишь отражала и подчеркивала внутреннюю сущность Одри.
Осознавала она это или нет.
Вот почему Оливер скептически относился к заверениям Блейка, что Одри спокойно воспринимала походы мужа налево. У них был далеко не самый обычный брак, но она никак не производила впечатление человека, который позволил бы партнеру обесценить их отношения неверностью. Поэтому распутство Блейка не могло не отразиться на ней.
А Одри Дивейни вовсе не была дешевкой.
– Оливер?
Он перевел взгляд и увидел, что она смотрит на него в упор.
– Извини. Поднимаю ставку.
Она улыбнулась его рассеянности, а затем вновь переключила внимание на свои карты, предоставив его взору длинные загнутые ресницы.
Знала ли она, что ее муж заводил интрижки, как только она уезжала из города? Беспокоило ли это ее? Или она специально выдумывала поездки, чтобы предоставить Блейку такую возможность, чтобы самой отстраниться от его неверности и сохранить удивительное достоинство, которое она носила как один из своих шелковых костюмов. Было не похоже, чтобы она сводила счеты с Блейком во время своих путешествий. А если и так, вряд ли бы Оливера посвятили в это – Одри осталась бы такой же сдержанной в этом вопросе, какой была и в других подробностях своей жизни, – просто ее деловая этика была такой же надежной, как и дружба. И, пользуясь ее непоколебимой лояльностью как друг, он знал, что если Одри была в Азии по делам, то она занималась исключительно делами.
В противном случае он тотчас бы раскусил ее. Когда дело доходило до Одри, его радар был способен уловить малейшее движение, малейший намек, перейди она на ту же волну, что и ее муж.
Потому что, появись Одри Дивейни неожиданно на рынке, он выступил бы в качестве потенциального покупателя.
Независимо от цены. Независимо от условий. Независимо от того, как он всю жизнь относился к верности. У него было немало жарких бессонных ночей после пробуждения от одного и того же сна: он, пронизанный страстью и чувством вины, стоит рядом с Одри, которая, прижавшись лицом к холодному стеклу, смотрит из окна на бухту Виктория. Так что Оливер вполне осознавал, чего хочет его тело.
