VI
С новым явлением старого друга жизнь Кирилла поменялась.
Во всяком случае, Леша, и прежде чуть более мужественный, чем другие из их компании, заматеревший в казанские годы после университета в какой-то гоп-среде (теперь «Леха» шло ему куда больше), притащил в жизнь Кирилла лубочно «мужицкие» радости, которые… От которых прежде тот плевался, да и сейчас принимал не очень. Поход в «сауну» можно было считать первым «пробным шаром»; к предложениям же выпить водки Кирилл и вовсе относился с содроганием (буквально: его сотрясал приступ внутренней дрожи, откуда-то от пищевода к плечам, на секунду начинавшим вести себя вполне по-цыгански).
Но в жизнь его прочно вошел футбол.
У них сложился определенный ритуал, когда Леша звонил и сообщал, что́ сегодня резонансного на чемпионате Европы по футболу. В такие дни Кирилл выбирался домой пораньше, хотя и не любил давку в метро, предпочитая опоздать с утра и возвращаться после восьми вечера. Леша уже гремел связками из пивных бутылок на пороге. Пакеты чипсов казались надутыми до предела, а оттого какими-то фальшивыми. И энтузиазм казался поначалу фальшивым. У Кирилла с ранних лет – когда он еще что-то смотрел – осталось стойкое убеждение, что болеть на чемпионатах мира и Европы – дохлый номер, какой-то сеанс всеобщего самообмана. Потому что болеть, к примеру, за Испанию – это требует необщего «погружения в материал», более-менее профессионального служения футболу. Когда ты ведешь статистику, делаешь осмысленные ставки, может, даже заигрывая с букмекерами, и вот на основе каких-то выкладок готов признать «своей» (и эмоционально!) одну из этих безликих стран, сливающихся в общей солнечной телекартинке под словом «Запад». Болеть же за своих означает – готовиться к скорым вылетам с игры и неизбежному разочарованию, с потоком заготовленных газетных анекдотов назавтра – в духе «ребятам из сборной России повезло, домой они летели у окошка», – и изображать на лице такую тонкую мину разочарования, мол, мы знали, мы знали.
Все прошедшие годы научили этому. Кирилл что-то смутно помнил – про чемпионат, кажется, мира, когда умом все понимали, что Россия вылетит в очередной игре, но до того накрутили себя (на радио: «Кто победит, по-вашему?» – и все буквально вынуждены выдыхать: «Россия!»), – что назавтра в новостях передавали кадры из Москвы: какие-то погромы, кто-то жжет машины, отдавая явное предпочтение японским… или корейским… Его интерес гас; он уставал от этого сеанса всеобщего самообмана, когда люди, пошедшие с палками в центр Москвы, и сами поверили, что накануне не сомневались в победе.
Поначалу-то принимал все так же скептически. Когда Леха смачно, с дымком распечатывал бутылки, а за окнами тихо вечерело, и иногда они засиживались допоздна, по крайней мере до того момента, когда в летних сумерках экран становился особо четким.
В то лето сама судьба, в лице, по крайней мере, сборной России и быстро разошедшихся по миру фамилий Arshavin и Pavlutchenko, помогала Кириллу втянуться в футбол. Россия рвалась со своего какого-то тридцатого места и грозила стать первой. В тот памятный день, когда российская и голландская команды сошлись на далеком базельском стадионе, когда звучали гимны, а Леха деловито опрокидывал каскады чипсов в глиняный салатник, Кирилл, конечно же, не очень верил в успех четвертьфинала. Но он же чуть не прыгал от восторга в конце, когда после долгой-долгой и мучительной ничьей российская сборная будто бы встряхнула себя за шкирку и принялась атаковать. Начиная с той игры, Кирилл и сам будто бы встряхнулся, вспомнил – каково это: сдавливать пальцами ладони, когда напряжение на поле такое, что невозможно смотреть. Он вскакивал, шел к окну и слушал комментатора за спиной: комментатор захлебывался. В детстве Кирилл смотрел так остросюжетные фильмы – от избытка сопереживания даже переключал канал на минуту, две и мучился уже в незнании… Когда все зависит от каких-то секунд, ловить себя на мысли, что, пожалуй, без колебаний отдал бы за далекую, экранную победу сейчас секунды жизни собственной, откуда-то оттуда, из неизвестного финала… А когда обрушивался грохот такой невероятной победы, какой она была тогда, в Базеле, – прыгать, обниматься, бежать на улицу, где, кстати, уже гудели машины, неслись не очень трезвые крики, и даже грохнул фейерверк.
Словом, отчуждение первых дней между Кириллом и Лешей кое-как, но растворялось. Какой-то холодок, впрочем, проскакивал. Иногда Леша рассказывал о своей работе, а тут не было ничего особенного: все та же продажа мобильных на точке, близкой к станции временного обитания; иногда – что-то о визитах в Останкино, разговорах с «серьезными людьми», дружеских – уже – рукопожатиях с людьми несерьезными, то бишь резидентами Comedy, прозвища которых Леша сцеживал сквозь зубы с забавной якобы небрежностью: «ну, там, Гарик Бульдог, встретил в лифте…» Кириллу делалось смешно. Леша говорил:
– Слушай, ты подумай. Есть идея… Я показывал продюсерам кое-какие наши старые записи… Есть, в принципе, возможность восстановить проект… На ТНТ есть определенная потребность в таком формате… Нас бы могли послушать…
Кирилл дивился всем этим «проект», «формат», произносимым с набожной серьезностью, прятал улыбку, отвечал, чтобы не обидеть:
– Нет, ну ты что. Я не могу этим заниматься. А «Туполев»? А работа?
Леша обыкновенно кривился и махал рукой:
– Какая работа… Какой «Туполев»!!! Ты сам прекрасно знаешь, что этот твой «Ту-444» никогда не построят. Ты там просто сидишь, штаны протираешь и сам же знаешь, что можешь протирать с тем же результатом еще хоть двадцать лет… Если лавочку раньше не прикроют.
И тут Кириллу становилось всерьез обидно. Он был, пожалуй, готов это услышать, но от кого?.. От человека без определенного рода занятий (и места жительства!), который тешит себя тем, что ошивается в коридорах Останкино?..
Да страшно подумать, что ответила бы на такие крамольные речи Яна! Но она была на задании. (Кстати, о коридорах Останкино.)
– Вообще-то Яна ждет ребенка. Если ты не заметил, – принимался сухо выговаривать Кирилл, оставляя неприятелю последний путь к спасению. – Я не могу так вот уходить и отираться по телецентру. Возьмут, не возьмут, запустят, не запустят…
– Вот именно! Там ты хоть какие-то деньги заработаешь! На роды, на ребенка!.. А здесь… В этом твоем «почтовом ящике»…
– Ну да. Конечно. Тебе же виднее.
Теперь обижался и замолкал Леша.
И они кисло смотрели футбол за кислым пивом.
Первое время нервничала и Яна. Тут, вероятно, сыграло роль и то, что́ она узнала о прошлом Леши. В первый же раз, когда он явился, буквально увешанный гирляндами пива (можно было сложить в пакеты, но ему, вероятно, нравилось так – в растопыренных пальцах, едва удерживая ледяные горлышки; демонстрация и силы, и изобилия), она, чуть погодя, отозвала Кирилла в коридор и заявила:
– Скажи своему другу, чтобы он подымал крышку унитаза.
Может быть, это была месть за всех обманутых и отвергнутых женщин.
Трудно описать, в сколь тяжелом положении оказался Кирилл.
