Александра пнула пса в бок — просто не смогла сдержаться. Алмаз взвизгнул. В следующее же мгновение Александре стало ужасно стыдно. Алмаз подошел к ней, лизнул руку, заскулил. «У Алмаза пробудилась совесть», — говорили в таких случаях Нед с Александрой. Когда пес начинал каяться, Александре становилось неловко, а Неду — смешно. Нед вообще был человек смешливый.
— Это не мой браслет, честно, — уверяла Тереза. — Честно. Дешевка старомодная. Это, наверно, миссис Линден обронила, все к тому шло.
Однако браслет был совсем не в стиле Дженни Линден. А в этом «честно» сквозила фальшь.
— Насколько я понимаю, миссис Линден сюда часто захаживала, — бездумно обронила Александра. — В мое отсутствие, да? Она много помогала мистеру Лудду по работе.
Терезу эта мнимая бездумность ничуть не обманула. Александра только сама себя поставила в неловкое положение.
— Иногда она приезжала поработать с мистером Луддом, — сообщила нянька. — Ну знаете, над всеми этими книжками. Но ничего такого не было — это я вам говорю. Вы не подумайте — ничего худого!
— Разумеется, ничего такого не было, — воскликнула Александра. — И быть не могло. Боже упаси!
— Он так вас любил, так любил, — произнесла Тереза и вновь заплакала; рыдала она, не стесняясь своих чувств. — И вы его любили, а теперь он умер! Бедненький мальчик — он теперь сиротка! Такая беда на голову невинного ребенка! Вот так живешь-живешь, ничего не ждешь, и вдруг…
— Верно сказано: «и вдруг…», — подтвердила Александра и пошла прочь — пусть Тереза поплачет наедине. У няньки даже слезы были неестественно крупные, под стать ее циклопической фигуре.
В гостиную вышел Хэмиш. Приобнял монументальную Терезу своими длинными худыми руками, утешая. Нед ни за что бы так себя не повел. Девушка доверчиво склонила свою великанскую голову на плечо Хэмиша.
Вообще-то если собиралось много народу, гости иногда оставляли верхнюю одежду в спальне. Браслет застрял в чьем-то рукаве, а потом свалился на пол. Да, именно так. Зловещие происшествия обычно имеют самое невинное объяснение. Пусть хоть весь свет, включая Дженни Линден, полагает, будто у Неда с Дженни Линден был роман, — все равно это не станет истиной. Точно так же как весь свет, возможно, полагает, будто у Александры был роман с Эриком Стенстромом, но и это неправда.
В последнее время Александре стало казаться, что вместо головы у нее компьютер — компьютер, старающийся выстроить длиннейшие, невероятные цепочки причин и следствий. Эти трудоемкие операции отнимали много времени. Недостаточно оперативной памяти. Песочные часы, означающие: «Терпение, терпение, задачка непростая, дайте же подумать», все время маячат на экране. Ужас как надоели.
Александра поймала себя на том, что стала чаще моргать. Идеи и мысли, приходящие ей на ум, больше не порхали беспечным, праздным роем; каждую следовало изловить, облечь в слова, внести в журнал наблюдений. На каждой записи глаз моргает, отмеряя единицы информации. Нужна, однако, какая-то мысленная клавиатура, чтобы вводить задачи и их возможные решения. Спустя несколько часов или даже дней машина завершает обработку данных. Делает выводы. Вот очередной вывод.
— Как Нед пришел к мысли, будто с Эриком Стенстромом меня связывают интимные отношения?
Тут и думать нечего: Дженни Линден нашептала.
— Почему Нед не поговорил со мной об этом без обиняков?
Не захотел — гордость не позволяла унизиться до расспросов.
— Согласилась бы я играть Нору, то есть изображать на сцене жену Торвалда-Стенстрома, если бы хоть на миг заподозрила, что Нед думает, будто у нас был, продолжается или вообще когда-то намечался роман?
Не согласилась бы.
— Если Нед считал, что я изменяю ему с Эриком Стенстромом, трахнул бы он первую же женщину, которая по собственной инициативе раздвинула бы перед ним ноги?
Вероятно, да.
Она выключила компьютер. Перевела дух. Отдохнула. Вновь включила компьютер.
Щелк-щелк, работает умная машина. Иногда попискивает. Жесткий диск на месте. Мышь обнаружена. Едва Александра это подумала — а мысли теперь даются ей с трудом, они стали страшно медлительны и пугливы, — как самая настоящая мышь: маленькая, шустрая, в бурой шубке, выскочила прямо у нее перед носом из кухонного шкафа и унеслась в гостиную, где Тереза, хлюпая носом, начищала каминную решетку. Казалось, предназначение этой мыши — наглядно доказать тезис о том, что идеи склонны воплощаться в реальность. Так внутренняя жизнь человека отпечатывается на его внешности. Так каламбуры радушно приглашают понимать их буквально.
Живые души и мертвые тела. Она — живая душа, а Нед — мертвое тело. Песочные часы исчезли. Кажется, все вот-вот прояснится: она увяжет воедино события и слова, слова и мысли, мысли и выводы, а от выводов перейдет к действиям. Тереза увидела мышь, завопила, разогнулась, задела головой о каминную полку. Аммонит полетел на пол. Раскололся. Назад не склеишь.
18
Утром Эбби заглянула к Вильне: они с Артуром приглашены на «Охотничий бал», а надеть ей нечего. Вильна сказала, что всегда рада одолжить Эбби что-нибудь из своего обширного гардероба, но заодно поинтересовалась, почему это ее, Вильну, на «Охотничий бал» не зовут? Потому что ее муж в тюрьме? Или потому, что она не умеет молчать — всегда заговаривает о страданиях бедных лисят? Эбби сказала, что, должно быть, по второй причине.
Эбби разделась до лифчика и трусов. Белье она носила удобное, белое, без лишней отделки. Сбросила туфли, оставшись в эластичных, суперпрочных гольфах до колена. Встала у зеркальной дверцы шкафа-купе. Вильна вынимала вещи по одной и показывала. Эбби всякий раз качала головой: одна слишком облегает, другая слишком яркая, третья не в ее стиле…
— Это я, а не ты должна расстраиваться, — сказала Вильна. — Я, как у вас говорят, сама щедрость. Эти люди приходят ко мне на ужин, едят оленину с тарелок по двести пятьдесят фунтов штука, пьют лучшее шампанское из венецианских фужеров, — и все с большим удовольствием. Они только берут, берут, берут, а нужно давать, давать, давать. Они не умеют себя вести. Меня к себе в ответ не приглашают. А я их прощаю — такой уж у меня характер.
Эбби призналась, что у нее самой характер, наверно, другой. Сколько она себя ни принуждала, ей никак не удается простить Александру. Сперва она, Эбби, не поверила Дженни Линден, когда та сказала, что у Александры роман со Стенстромом. Решила: Дженни просто подыскивает оправдания для своих отношений с Недом.
— Зачем влюбленной женщине оправдания? — вопросила Вильна. — Любишь — дай мужику.
Эбби вздохнула. В комнате все время находилась Мария, мать Вильны, — старуха в черном крестьянском платье, обвисших серых чулках и растоптанных бурых туфлях без каблуков. Следит, чтобы дочка не дарила ничего ценного этим змеям — своим подружкам. Мария ходила из угла в угол, теребила золотые кисточки на шторах, делая вид, что беспокоится за мебель, — как бы та не выцвела на солнце. Охала, вздыхала, прищелкивала вставной челюстью. Вильна игнорировала ее. Эбби тоже приучилась не обращать на старуху внимания.
